Сталинский гулаг и концентрационные лагеря сша. Система гулаг
В то время, как пропагандистская компания нацистской системы лагерей получила широкую огласку, исправительные лагеря Советского Союза удостоились лишь краткого упоминания в международной прессе.
Следующее краткая информация - это попытка осветить некоторые из фактов.
Российская революция, тайным вдохновителем которой было трио: Маркс, Ленин и Троцкий, и финансируемая международными банкирами, особенно Кун Лоэб, была с самого начала еврейской. Их намерения, в которых они преуспели, состояли в том, чтобы разрушить основу существовавшего в России общества путем уничтожением и крестьянства, и аристократии. В этом деле ГУЛАГ, исправительно-трудовые лагеря, сыграли решающую роль.
Многие из прихвостней Сталина, как, например, Лазарь Моисеевич Каганович, были еврейскими интернационалистами, как и большинство женщин вокруг него. В 1937 г. евреи в партии насчитывали только 5,7 процентов, при этом они составляли большинство в правительстве, где многие из них использовали русские псевдонимы.
5-го сентября 1918 г. Дзержинскому было дано указание проводить ленинскую политику красного террора. К концу 1919 г. в России был 21 зарегистрированный лагерь, а в конце 1920 г. - 107.
В начале 1920-х годов Советский Союз создал две отдельных тюремных системы. Обычная тюремная система, которая имела дело с преступниками и "специальная" тюремная система, которая имело дело со "специальными" заключенными: то есть священниками, бывшими царскими чиновниками, буржуазными спекулянтами, и т.д., и которая попадала под контроль ЧЕКа, позже известного как ГПУ, ОГПУ, НКВД и, наконец, КГБ. В конечном счете, эти две системы объединились бы и работали бы по принципам последней.
В последние десятилетия царского режима, когда в России происходила запоздалая индустриализация, никто не делал попыток исследовать и заселять дальние северные районы страны, хотя они, как уже было известно, были богаты полезными ископаемыми. Климат был слишком суров, потенциальные человеческие страдания слишком велики, а российские технологии слишком примитивны. Советский режим был, однако, менее обеспокоен такими вещами.
Соловецкие острова - архипелаг в Белом море. Комплекс монастыря служил тюрьмой и прежде. Соловецкие монахи содержали в тюрьме политических противников царя.
В 1945 г. в лекции об истории лагерей главный администратор системы утверждал, что система лагерей возникла на Соловках в 1920 г., и не только система лагерей, но также и вся советская система принудительного труда берет начало там в 1926 г.
Соловецкий лагерь объединил другие советские тюрьмы на острове. Условия жестокости и комфорта были, вероятно, более экстремальные, чем в других местах из-за особого характера заключенных и охранников. Такие лагеря были явно нерентабельны с самого начала.
К 10-му ноябрю 1925 г. потребность лучше использовать заключенных была очевидна, но только с появлением Настали Ароновича Френкеля произошли изменение в концепции. Он был евреем, который загадочно поднялся от должности тюремного охранника до одного из самых влиятельных Соловецких комиссаров с благословления и при поддержке Ягоды - еврея, народного комиссар внутренних дел, то есть главы НКВД.
У Соложеницина в "Архипелаге Гулаг" именно Френкель лично придумал план, где количество пищи, даваемой заключенным, зависело от объема выполненной работы, и он попытался руководить лагерем как функционирующим предприятием. Эта убийственная трудовая система уничтожила бы более слабых заключенных в течение недель и вызвала бы неисчислимое количество смертей.
Заключенные перевозились по железной дороге на восток и север в условиях столь ужасающих, что трудно представить. Их набивали в вагоны с без элементарных удобств с минимальным количеством еды и воды..
В 1929 советский режим также ускорил процесс коллективизации сельского хозяйства. Обширный переворот, который был более глубоким, чем сама российская революция. В невероятно короткий срок сельские комиссары вынудили миллионы крестьян бросить их маленькие земельные участки и присоединяться к колхозам, сгоняя их с земли, которую их семьи возделывали в течение многих столетий.
Преобразование надолго ослабило советское сельское хозяйство и вызвало ужасный голод на Украине и в южной России в 1932 и 1934 гг. Голод, который уничтожил от шести до семи миллионов человек. Коллективизация навсегда разрушила связь сельской России с прошлым.
Было ли это, просто, предвестником "глобализации"? Эхом общей идеи разрушения связи людей с землей, уничтожения крестьян и аристократов?
К середине 1930-х в системе ГУЛАГа было 3000000 заключенных, рассредоточенных среди примерно дюжины лагерных комплексов и нескольких меньших по размеру мест заключения.
Их существование не было полностью секретным, но никто, однако, не говорил об этом открыто. Начиная с 1929 г. ОГПУ принадлежит часть заслуг в развитии Советского Союза, они планировали и оснащали геологические экспедиции, которые занимались разведкой угля, нефти, золота, никеля и других металлов, которые находились под слоем вечной мерзлоты в тундре советского арктического и субарктического дальнего севера.
Заключенных посылали в районы, где не было ничего, никакого жилья, никакой подготовки, ни соответствующих инструментов, скудное снабжение и леденящие температуры.
Хрущев говорил о 17 миллионах умерших в исправительно-трудовых лагерях в период с 1937 по 1953 гг.
В соответствии с другим источником число сосланных в лагеря в СССР составляло 28,78 миллионов. Сколько из них умерло? Невозможно точно сказать, поскольку никакие достаточно надежные статистические данные о смертности не публиковались.
А сейчас? В чьих руках находятся плоды, стоившие смерти и страданий миллионов? Взгляд на имена современных российских олигархов дает ответ. Березовский, Ходорковский, Абрамович, Гусинский, Фридман - все евреи.
Упоминание или озабоченность тяжелым положением палестинских жертв Израиля - это другое упущение международного печати.
Идея заговора, попытка захватить всемирную власть, без сомнения, выглядит, как какой-то научно-фантастический рассказ. Перед тем, как отмести эту идею, нужно задать следующие вопросы:
Почему стремление контролировать средства информации?
Почему финансовый контроль?
Почему экономический контроль?
Почему свидетельства причастности евреев к революциям?
В независимости от ответа, факт остается фактом, что, в данное время, контроль над миром и всем в нем незаметно захватывается людьми, мотивы которых подозрительны.
Антисемитский взгляд? Нет, просто стремление найти ту трудноуловимую субстанцию - правду. Не вызывает сомнения, что есть много евреев, которые не осознают стремления им подобных. В любом случае, термин "антисемитский" - неправильно употребляется, поскольку он относится ко многим семитским народам, которые не евреи, и кто сами являются жертвами той же самой политики, при этом нужно добавить, что утверждение, что все евреи - семиты, неверное. Многие из них - потомки хазарских ашкенази из северо-восточной России, что подвергает еще большему сомнению правомочность существование Израиля.
Советский ГУЛАГ был массивной системой исправительно-трудовых лагерей. На протяжении всей своей истории около 18 миллионов людей прошли через тюрьмы и лагеря ГУЛАГа. При Сталине заключенные исправительно-трудовых лагерей стали важным ресурсом интенсивного развития многих отраслей промышленности, в том числе транспортной инфраструктуры страны, добычи полезных ископаемых и лесной промышленности. Миллионы жителей прошли через ад ГУЛАГа, многие были не виновны ни в каком преступлении.
Термин «ГУЛАГ» является аббревиатурой от советского бюрократического учреждения, Главного управления лагерей, которое управляло системой советских исправительно-трудовых учреждений во времена правления Сталина. Концентрационные лагеря были созданы в Советском Союзе вскоре после революции 1917 года, но по настоящему до гигантских размеров система выросла благодаря Сталину, с целью превратить СССР в современное индустриальное государство, а также для коллективизации сельского хозяйства в начале 1930-х годов.
Сеть лагерей ГУЛАГа существовала по всему СССР, но самые крупные из них были расположены в самых экстремальных географических и климатических регионах страны: в Сибири и на юге Центральной Азии. Заключенные были заняты в различных сферах хозяйственной деятельности, но их работа была, как правило, неквалифицированной, а труд ручным и экономически неэффективным. Сочетание вспышек насилия, экстремальных климатических условий, тяжелого труда, скудных продовольственных пайков и антисанитарных условий существования привели к чрезвычайно высокой смертности в лагерях.
К концу 1940 года под ведомством Главного управления лагерей находилось больше 50 лагерей и не меньше 1000 пунктов и отделений, больше 400 колоний, 50 колоний для не достигших совершеннолетнего возраста, 90 домов, куда отправляли младенцев после родов заключенных женщин.
После смерти Сталина в 1953 году система ГУЛАГ начала радикально уменьшатся, но принудительные трудовые лагеря и политические заключенные продолжали функционировать в СССР вплоть до эпохи Горбачева.
Жизнь заключенных ГУЛАГа
В лагерях системы ГУЛАГ существовали три различных режима содержания заключенных: общий, усиленный и строгий.
Большинство узников ГУЛАГа содержались на общем режиме. Допускалось их расконвоирование, привлечение к работе на низовом уровне в аппарате ГУЛАГа, в его административно-хозяйственной части. Также, заключенных общего режима зачастую привлекали к конвойной и постовой службе, с целью охранять и надзирать за другими узниками.
Усиленный режим содержания предполагал использование заключенных в основном на общих работах. Здесь находились воры-рецидивисты, грабители и другие осужденные за опасные преступления.
Строгий режим соблюдался для преступников, осужденных за умышленные убийства, разбойные нападения, побеги из мест отбывания наказания. Заключенных строгого режима охраняли особо строго: их нельзя было расконвоировать, таких зеков направляли в большинстве случаев на тяжелые физические работы, система наказаний за отказ работать или другие нарушения лагерного режима была намного сильнее, чем на других режимах.
Политические заключенные также находились на «строгаче», так как преступления, предусмотренные основной политической статьей того времени – ст. 58 УК – также считались особо опасными.
Обесценивание жизни заключенных
В глазах власти, заключенный лагеря не имел почти никакого значения. До сих пор точное число погибших в лагерях ГУЛАГа не установлено. Те, кто умер от голода, холода и каторги, легко заменялись новыми узниками.
В нерабочее время, заключенные ГУЛАГа, как правило, находились в лагерной зоне, окруженной забором с колючей проволокой, под пристальной охраной вооруженных солдат в сторожевых башнях.
Жилая зона состояла из ряда переполненных зловонных, плохо отапливаемых бараков. Жизнь в лагерях была зверской и жестокой. Заключенные боролись за доступ к любым благам, и насилие среди них было обычным делом.
Даже если они выжили в голод, не умерли от болезни или тяжелого труда, то всегда могли поддаться произволу и насилию в лице лагерной охраны. Все время заключенные находились под пристальным вниманием «стукачей» – заключенных, которые сотрудничали с руководством лагерей, следили и докладывали на своих соседей по бараку.
Заключенные ГУЛАГа получали еду в соответствии с тем, как много они выполнили работы. Полный рацион в лагере едва предоставлял шанс хотя бы просто выжить. В случае, если заключенный не выполнил свою ежедневную квоту работы, он получал меньше еды. Если же заключенный постоянно не выполнял свои рабочие квоты, то ему не оставалось ничего кроме как умереть от голода.
Работа в ГУЛАГе
Рабочий день заключенных ГУЛАГа мог достигать 14 часов в сутки. Типичным трудом в лагерях была утомительная физическая работа. Заключенных заставляли работать в самых экстремальных климатических условиях, они могли провести все свои дни на лесоповале, используя при этом ручные пилы и топоры или копаться в мерзлой земле примитивными кирками. Другие добывали уголь или медь вручную, эта часть заключенных часто умирала от смертельных заболеваний легких из-за постоянного вдыхания рудной пыли. Питание заключенных было недостаточным, чтобы выдержать такой сложный труд.
Построенный между 1931 и 1933 годами Беломорско-Балтийский канал был первым крупным проектом строительства при участии заключенных ГУЛАГа. Больше 100 000 зеков всего за 20 месяцев прорыли канал длинной около 150 километров, используя в своей работе простые кирки, лопаты и самодельные тачки. Первоначально прославляемый как советской так и западной прессой канал фактически оказался слишком узким, чтобы пропускать достаточное количество морских суден. Во время строительства Беломорканала по разным оценкам погибло около 10 000-13 000 заключенных. Некоторые исследователи утверждают, что на самом деле погибших было больше 120 000 человек.
Колыма вселяла страх в заключенных ГУЛАГа. Узники знали, что это место, где зима длится 12 месяцев в году. Колыма была настолько далеко, что туда не возможно было попасть при помощи наземного транспорта. Заключенные, отправленные на Колыму, проехав через весь СССР на поезде, могли несколько месяцев ожидать переправы в лагерь по воде, когда пути освободятся от льда. Затем их пересаживали на корабли и отправляли на работы, связанные с добычей золота. По свидетельствам заключенных, выжить на Колыме было значительно сложнее, чем в любом другом лагере системы ГУЛАГа.
Женщины в ГУЛАГе
Женщинам в лагерях ГУЛАГа приходилось не легче, чем мужчинам. Очень часто они подвергались пыткам, их насиловали охранники и заключенные из числа мужчин. Некоторые из них с целью самосохранения выбирали себе «мужей», чтобы они защищали их от нападок во время отбывания наказания. Некоторые из них были беременны по прибытию в лагерь или забеременели в то время, как находились в лагере. Иногда система ГУЛАГа снисходила к женщинам и амнистировала беременных женщин и женщин, имеющих малолетних детей.
Но чаще всего роженицам предоставлялся небольшой перерыв от принудительного труда, а после родов чиновники ГУЛАГа забирали детей от матерей и помещали в специальные детские дома. Часто эти матери так и не смогли найти своих детей после выхода из лагеря.
Гулаг. Женский лагерь
Грудной младенец в следственном изоляторе, запертый в камере вместе с матерью, или отправленный по этапу в колонию - обычная практика 1920-х – начала 1930-х годов. «При приеме в исправительно-трудовые учреждения женщин, по их желанию, принимаются и их грудные дети», - цитата из Исправительно-трудового кодекса 1924 года, статья 109. «Шурку обезвреживают. <...> С этой целью его выпускают на прогулку только на один час в день и уже не на большой тюремный двор, где растет десятка два деревьев и куда заглядывает солнце, а на узкий темный дворик, предназначенный для одиночек. <...> Должно быть, в целях физического обессиления врага помощник коменданта Ермилов отказался принять Шурке даже принесенное с воли молоко. Для других он передачи принял. Но ведь то были спекулянты и бандиты, люди гораздо менее опасные, чем СР Шура», - писала в злом и ироничном письме наркому внутренних дел Феликсу Дзержинскому арестованная Евгения Ратнер, чей трехлетний сын Шура находился в Бутырской тюрьме.
Рожали тут же: в тюрьмах, на этапе, в зонах. Из письма председателю ЦИК СССР Михаилу Калинину о высылке семей спецпереселенцев из Украины и Курска: «Отправляли их в ужасные морозы – грудных детей и беременных женщин, которые ехали в телячьих вагонах друг на друге, и тут же женщины рожали своих детей (это ли не издевательство); потом выкидывали их из вагонов, как собак, а затем разместили в церквах и грязных, холодных сараях, где негде пошевелиться».
По данным на апрель 1941 года, в тюрьмах НКВД содержалось 2500 женщин с малолетними детьми, в лагерях и колониях находились 9400 детей до четырех лет. В тех же лагерях, колониях и тюрьмах было 8500 беременных женщин, около 3000 из них - на девятом месяце беременности.
Забеременеть женщина могла и в заключении: будучи изнасилованной другим заключенным, вольным работником зоны или конвоиром, а случалось, что и по собственному желанию. «Просто до безумия, до битья головой об стенку, до смерти хотелось любви, нежности, ласки. И хотелось ребенка - существа самого родного и близкого, за которое не жаль было бы отдать жизнь», - вспоминала бывшая узница ГУЛАГа Хава Волович, осужденная на 15 лет в возрасте 21 года. А вот воспоминания другой узницы, родившейся в ГУЛАГе: «Мать мою, Завьялову Анну Ивановну, в 16–17 лет отправили с этапом заключенных с поля на Колыму за собранные несколько колосков в карман... Будучи изнасилованной, моя мать 20 февраля 1950 года родила меня, амнистий по рождению дитя в тех лагерях не было». Были и те, кто рожал, надеясь на амнистию или послабление режима.
Но освобождение от работы в лагере женщинам давали только непосредственно перед родами. После рождения ребенка заключенной полагалось несколько метров портяночной ткани, а на период кормления младенца - 400 граммов хлеба и суп из черной капусты или отрубей три раза в день, иногда даже с рыбьими головами. В начале 40-х в зонах стали создавать ясли или деткомбинаты: «Прошу Вашего распоряжения об ассигновании 1,5 миллиона рублей для организации в лагерях и колониях детских учреждений на 5000 мест и на их содержание в 1941 году 13,5 миллионов рублей, а всего 15 миллионов рублей», - пишет в апреле 1941 года начальник ГУЛАГа НКВД СССР Виктор Наседкин.
В яслях дети находились, пока матери работали. На кормление «мамок» водили под конвоем, большую часть времени младенцы проводили под присмотром нянечек - осужденных за бытовые преступления женщин, как правило, имевших собственных детей. Из воспоминаний заключенной Г.М. Ивановой: «В семь часов утра няньки делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей (для «чистоты» детей одеяльцами их не укрывали, а набрасывали их поверх кроваток). Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и - гукали. Это страшное гуканье целыми днями неслось из детских кроваток».
«Из кухни няня принесла пылающую жаром кашу. Разложив ее по мисочкам, она выхватила из кроватки первого попавшегося ребенка, загнула ему руки назад, привязала их полотенцем к туловищу и стала, как индюка, напихивать горячей кашей, ложку за ложкой, не оставляя ему времени глотать», - вспоминает Хава Волович. Ее дочь Элеонора, родившаяся в лагере, первые месяцы жизни провела вместе с матерью, а затем попала в деткомбинат: «При свиданиях я обнаруживала на ее тельце синяки. Никогда не забуду, как, цепляясь за мою шею, она исхудалой ручонкой показывала на дверь и стонала: „Мамыця, домой!“. Она не забывала клоповника, в котором увидела свет и была все время с мамой». 3 марта 1944 года, в год и три месяца, дочь заключенной Волович скончалась.
Смертность детей в ГУЛАГе была высокой. Согласно архивным данным, собранным норильским обществом «Мемориал», в 1951 году в домах младенца на территории Норильлага находились 534 ребенка, из них умерли 59 детей. В 1952 году должны были появиться на свет 328 детей, и общая численность младенцев составила бы 803. Однако в документах 1952 года указано число 650 - то есть 147 детей скончались.
Выжившие дети развивались плохо и физически и умственно. Писательница Евгения Гинзбург, некоторое время работавшая в деткомбинате, вспоминает в автобиографическом романе «Крутой маршрут», что лишь немногие четырехлетние дети умели говорить: «Преобладали нечленораздельные вопли, мимика, драки. «Откуда же им говорить? Кто их учил? Кого они слышали? - с бесстрастной интонацией объясняла мне Аня. - В грудниковой группе они ведь все время просто лежат на своих койках. Никто их на руки не берет, хоть лопни от крика. Запрещено на руки брать. Только менять мокрые пеленки. Если их, конечно, хватает”».
Свидания кормящих матерей с детьми были короткими - от 15 минут до получаса каждые четыре часа. «Один проверяющий из прокуратуры упоминает о женщине, которая из-за своих рабочих обязанностей на несколько минут опоздала на кормление, и ее не пустили к ребенку. Одна бывшая работница лагерной санитарной службы сказала в интервью, что на кормление ребенка грудью отводилось полчаса или 40 минут, а если он не доедал, то няня докармливала его из бутылочки», - пишет Энн Эпплбаум в книге «ГУЛАГ. Паутина большого террора». Когда ребенок выходил из грудного возраста, свидания становились еще более редкими, а вскоре детей отправляли из лагеря в детский дом.
В 1934 году срок пребывания ребенка с матерью составлял 4 года, позже - 2 года. В 1936-1937 годах пребывание детей в лагерях было признано фактором, понижающим дисциплину и производительность труда заключенных, и этот срок секретной инструкцией НКВД СССР снизили до 12 месяцев. «Принудительные отправки лагерных детей планируются и проводятся, как настоящие военные операции - так, чтобы противник был захвачен врасплох. Чаще всего это происходит глубокой ночью. Но редко удается избежать душераздирающих сцен, когда ошалелые мамки бросаются на надзирателей, на колючую проволоку заграждения. Зона долго сотрясается от воплей», - описывает отправку в детские дома французский политолог Жак Росси, бывший заключенный, автор «Справочника по ГУЛАГу».
О направлении ребенка в детдом делалась пометка в личном деле матери, однако адрес пункта назначения там не указывался. В докладе наркома внутренних дел СССР Лаврентия Берии председателю Совнаркома СССР Вячеславу Молотову от 21 марта 1939 года сообщается, что изъятым у осужденных матерей детям начали присваивать новые имена и фамилии.
«Будьте осторожны с Люсей, ее отец - враг народа»
Если родителей ребенка арестовывали, когда он уже был не грудным младенцем, его ждал собственный этап: скитания по родственникам (если они остались), детский приемник, детдом. В 1936-1938 годах обычной становится практика, когда даже при наличии родственников, готовых стать опекунами, ребенка «врагов народа» - осужденных по политическим статьям - отправляют в детприемник. Из воспоминаний Г.М. Рыковой: «После ареста родителей мы с сестрой и бабушкой продолжали жить в нашей же квартире <...> Только занимали мы уже не всю квартиру, а только одну комнату, так как одна комната (папин кабинет) была опечатана, а во вторую еще при нас вселился майор НКВД с семьей. 5 февраля 1938 года к нам явилась дама с просьбой проехать с ней к начальнику детского отдела НКВД, якобы он интересуется, как к нам относилась бабушка и как вообще мы с сестрой живем. Бабушка ей сказала, что нам пора в школу (учились мы во вторую смену), на что эта особа ответила, что подбросит нас на своей машине ко второму уроку, чтобы мы взяли с собой только учебники и тетради. Привезла она нас в Даниловский детприемник для несовершеннолетних преступников. В приемнике нас сфотографировали в анфас и в профиль, прикрепив к груди какие-то номера, и сняли отпечатки пальцев. Больше мы домой не вернулись».
«На следующий день после ареста отца я пошла в школу. Перед всем классом учительница объявила: “Дети, будьте осторожны с Люсей Петровой, отец ее – враг народа”. Я взяла сумку, ушла из школы, пришла домой и сказала маме, что больше в школу ходить не буду», - вспоминает Людмила Петрова из города Нарва. После того как мать тоже арестовали, 12-летняя девочка вместе с 8-летним братом оказалась в детском приемнике. Там их обрили наголо, сняли отпечатки пальцев и разлучили, по отдельности направив в детские дома.
Дочь репрессированного по «делу Тухачевского» командарма Иеронима Уборевича Владимира, которой в момент ареста родителей было 13 лет, вспоминает, что в детоприемниках детей “врагов народа” изолировали от внешнего мира и от других детей. «К нам не подпускали других детей, нас не подпускали даже к окнам. К нам никого не пускали из близких… Мне и Ветке тогда было по 13 лет, Петьке 15, Свете Т. и ее подруге Гизе Штейнбрюк по 15. Остальные все младше. Были две крошечки Ивановы 5 и 3 года. И маленькая все время звала маму. Было довольно-таки тяжело. Мы были раздражены, озлоблены. Чувствовали себя преступниками, все начали курить и уже не представляли для себя обычную жизнь, школу».
В переполненных детприемниках ребенок находился от нескольких дней до месяцев, а затем этап, похожий на взрослый: «черный ворон», товарный вагон. Из воспоминаний Альдоны Волынской: «Дядя Миша, представитель НКВД, объявил, что мы поедем в детский дом на Черное море в Одессу. Везли нас на вокзал на “черном вороне”, задняя дверь была открыта, и в руке охранник держал наган. B поезде нам велели говорить, что мы отличники и поэтому до конца учебного года едем в Артек». А вот свидетельство Анны Раменской: «Детей разделили на группы. Маленькие брат с сестрой, попав в разные места, отчаянно плакали, вцепившись друг в друга. И просили их не разъединять все дети. Но ни просьбы, ни горький плач не помогли. Нас посадили в товарные вагоны и повезли. Так я попала в детдом под Красноярском. Как мы жили при начальнице-пьянице, при пьянках, поножовщине, рассказывать долго и грустно».
Детей «врагов народа» из Москвы везли в Днепропетровск и Кировоград, из Петербурга - в Минск и Харьков, из Хабаровска - в Красноярск.
ГУЛАГ для младших школьников
Как и детприемники, детские дома были переполнены: по состоянию на 4 августа 1938 года у репрессированных родителей были изъяты 17 355 детей и намечались к изъятию еще 5 тысяч. И это не считая тех, кого переводили в детские дома из лагерных деткомбинатов, а также многочисленных беспризорников и детей спецпереселенцев - раскулаченных крестьян.
«В комнате 12 кв. метров находятся 30 мальчиков; на 38 детей 7 коек, на которых спят дети-рецидивисты. Двое восемнадцатилетних обитателей изнасиловали техничку, ограбили магазин, пьют вместе с завхозом, сторожиха скупает краденое». «Дети сидят на грязных койках, играют в карты, которые нарезаны из портретов вождей, дерутся, курят, ломают решетки на окнах и долбят стены с целью побега». «Посуды нет, едят из ковшиков. На 140 человек одна чашка, ложки отсутствуют, приходится есть по очереди и руками. Освещения нет, имеется одна лампа на весь детдом, но и она без керосина». Это цитаты из донесений руководства детских домов Урала, написанных в начале 1930-х годов.
«Деточаги» или «детплощадки», как называли в 30-е годы дома ребенка, размещались в почти неотапливаемых, переполненных бараках, часто без кроватей. Из воспоминаний голландки Нины Виссинг о детском доме в Богучарах: «Стояли два больших плетеных сарая с воротами вместо дверей. Крыша текла, потолков не было. В таком сарае помещалось очень много детских кроватей. Кормили нас на улице под навесом».
О серьезных проблемах с питанием детей сообщает в секретной записке от 15 октября 1933 года тогдашний начальник ГУЛАГа Матвей Берман: «Питание детей неудовлетворительно, отсутствуют жиры и сахар, нормы хлеба недостаточны <...> В связи с этим - в отдельных детдомах наблюдаются массовые заболевания детей туберкулезом и малярией. Так, в Полуденовском детдоме Колпашевского района из 108 детей здоров только 1, в Широковском – Каргасокского района - из 134 детей больны: туберкулезом – 69 и малярией – 46».
«В основном суп из сухой рыбки корюшки и картошки, липкий черный хлеб, иногда суп из капусты», - вспоминает детдомовское меню Наталья Савельева, в тридцатые годы - воспитанница дошкольной группы одного из «деточагов» в поселке Маго на Амуре. Дети питались подножным кормом, искали еду в помойках.
Издевательства и физические наказания были обычным делом. «На моих глазах директор избивала мальчиков постарше меня, головой о стену и кулаками по лицу, за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревая их в том, что они готовят сухари к побегу. Воспитатели нам так и говорили: “Вы никому не нужны”. Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц на нас показывали пальцами и кричали: “Врагов, врагов ведут!” А мы, наверное, и на самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты мы были как попало. Белье и одежда поступали из конфискованного имущества родителей», - вспоминает Савельева. «Однажды во время тихого часа я никак не могла заснуть. Тетя Дина, воспитательница, села мне на голову, и если бы я не повернулась, возможно, меня бы не было в живых», - свидетельствует другая бывшая воспитанница детдома Неля Симонова.
Контрреволюция и «четверка» по литературе
Энн Эпплбаум в книге «ГУЛАГ. Паутина большого террора» приводит следующую статистику, основываясь на данных архивов НКВД: в 1943–1945 годы через детприемники прошло 842 144 бездомных ребенка. Большинство из них оказались в детдомах и ремесленных училищах, часть отправилась обратно к родным. А 52 830 человек оказались в трудовых воспитательных колониях - превратились из детей в малолетних заключенных.
Еще в 1935 году было опубликовано известное постановление Совнаркома СССР «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних», вносившее изменения в Уголовный кодекс РСФСР: согласно этому документу, за кражи, насилие и убийства можно было осуждать детей с 12-летнего возраста «с применением всех мер наказания». Тогда же, в апреле 1935 года, под грифом «совершенно секретно» вышло «Разъяснение прокурорам и председателям судов» за подписью прокурора СССР Андрея Вышинского и председателя Верховного суда СССР Александра Винокурова: «К числу мер уголовного наказания, предусмотренных ст. 1 указанного постановления, относится также и высшая мера уголовного наказания (расстрел)».
По данным на 1940 год, в СССР существовало 50 трудовых колоний для несовершеннолетних. Из воспоминаний Жака Росси: «Детские исправительно-трудовые колонии, в которых содержатся несовершеннолетние воры, проститутки и убийцы обоих полов, превращаются в ад. Туда попадают и дети младше 12 лет, поскольку часто бывает, что пойманный восьми- или десятилетний воришка скрывает фамилию и адрес родителей, милиция же не настаивает и в протокол записывают - “возраст около 12 лет”, что позволяет суду “законно” осудить ребенка и направить в лагеря. Местная власть рада, что на вверенном ей участке будет одним потенциальным уголовником меньше. Автор встречал в лагерях множество детей в возрасте - на вид - 7-9 лет. Некоторые еще не умели правильно произносить отдельные согласные».
Как минимум до февраля 1940 года (а по воспоминаниям бывших заключенных, и позже) осужденные дети содержались и во взрослых колониях. Так, согласно «Приказу по Норильскому строительству и ИТЛ НКВД» № 168 от 21 июля 1936 года, «заключенных малолеток» от 14 до 16 лет разрешено было использовать на общих работах по четыре часа в день, а еще четыре часа должны были отводиться на учебу и «культурно-воспитательную работу». Для заключенных от 16 до 17 лет устанавливался уже 6-часовой рабочий день.
Бывшая заключенная Ефросиния Керсновская вспоминает девочек, оказавшихся с ней на этапе: «В среднем лет 13-14. Старшая, лет 15, производит впечатление уже действительно испорченной девчонки. Неудивительно, она уже побывала в детской исправительной колонии и ее уже на всю жизнь «исправили». <...> Самая маленькая - Маня Петрова. Ей 11 лет. Отец убит, мать умерла, брата забрали в армию. Всем тяжело, кому нужна сирота? Она нарвала лука. Не самого лука, а пера. Над нею “смилостивились”: за расхищение дали не десять, а один год». Та же Керсновская пишет о встреченных в заключении 16-летних блокадницах, которые рыли со взрослыми противотанковые рвы, а во время бомбежки бросились в лес и наткнулись на немцев. Те угостили их шоколадом, о чем девочки рассказали, когда вышли к советским солдатам, и были отправлены в лагерь.
Заключенные Норильского лагеря вспоминают об испанских детях, оказавшихся во взрослом ГУЛАГе. О них же в «Архипелаге ГУЛАГ» пишет Солженицын: «Испанские дети - те самые, которые вывезены были во время Гражданской войны, но стали взрослыми после Второй мировой. Воспитанные в наших интернатах, они одинаково очень плохо сращивались с нашей жизнью. Многие порывались домой. Их объявляли социально опасными и отправляли в тюрьму, а особенно настойчивым - 58, часть 6 - шпионаж в пользу... Америки».
Особое отношение было к детям репрессированных: согласно циркуляру наркома внутренних дел СССР №106 начальникам УНКВД краев и областей «О порядке устройства детей репрессированных родителей в возрасте свыше 15 лет», выпущенном в мае 1938 года, «социально опасные дети, проявляющие антисоветские и террористические настроения и действия, должны предаваться суду на общих основаниях и направляться в лагеря по персональным нарядам ГУЛАГа НКВД».
Таких «социально опасных» и допрашивали на общих основаниях, с применением пыток. Так, 14-летний сын расстрелянного в 1937 году командарма Ионы Якира Петр был подвергнут в астраханской тюрьме ночному допросу и обвинен в «организации конной банды». Его осудили на 5 лет. Шестнадцатилетнего поляка Ежи Кмецика, пойманного в 1939 году при попытке бегства в Венгрию (после того, как Красная Армия вошла в Польшу), во время допроса заставляли сидеть и стоять на табурете по много часов, а также кормили соленым супом и не давали воды.
В 1938 году за то, что «будучи враждебно настроен к советскому строю систематически проводил среди воспитанников детдома контрреволюционную деятельность» был арестован и помещен во взрослую Кузнецкую тюрьму 16-летний Владимир Мороз, сын «врага народа», живший в Анненском детдоме. Чтобы санкционировать арест, Морозу исправили дату рождения - приписали один год. Поводом для обвинения стали письма, которые в кармане брюк подростка нашла пионервожатая - Владимир писал арестованному старшему брату. После обыска у подростка нашли и изъяли дневники, в которых он вперемежку с записями о «четверке» по литературе и «некультурных» учителях рассуждает о репрессиях и жестокости советского руководства. Свидетелями на процессе выступила та же пионервожатая и четыре воспитанника детдома. Мороз получил три года ИТЛ, но в лагерь не попал - в апреле 1939 года он умер в Кузнецкой тюрьме «от туберкулеза легких и кишок».
Со времени выхода указа, положившего начало Большому террору, прошло 75 лет. За это время в поселке Аджером, где в 1937 году было открыто одно из самых больших в Республике Коми отделений ГУЛАГа, спилили вышки, повесили занавески на месте решеток, обклеили розовыми обоями тюремный изолятор...
Наладили сбор грибов на лагерных кладбищах и включили историю лагеря в школьный курс краеведения. Обжили ГУЛАГ.
Бывшее здание лагерной администрации. Сейчас — коррекционная школа-интернат
Когда замглавы районной администрации Александра Барановская переехала в здание бывшей лагерной конторы, стало ей тревожно.
— Ночью тихо, — вспоминает она, — и вдруг ступени скрипят, будто кто-то по лестнице спускается. Выхожу — нет никого…
Барановская — человек пришлый, сон коренных жителей Аджерома духи умерших не тревожат: суеверий в поселке нет, громких преступлений не помнят, а самоубийства если и случались, то, как здесь говорят, «по синей волне» (т.е. спьяну).
Конечно, интернатские дети любят страшилки про то, как бродят ночами по коридорам призраки заключенных (интернат занял три корпуса бывшей лагерной администрации), но это же дети. Да и интернат коррекционный.
В воспоминаниях местных лагерь предстает малозаметным, мирным и почти идиллическим местом. «Был он и был, — говорят местные. — Словно завод». Зато сторожилов — лагерных охранников — помнят пофамильно: Мельников мог стрельнуть по безоружной колонне заключенных; жена Никулина всегда лезла вперед в магазинах («Что мне с вами, урками, в очереди стоять?»), а из Краюхина получился отличный участковый: «У него всегда при себе водка во фляжке была и соленый огурец в кобуре».
В Аджероме охранников называют «стрелки». «Потому что они расстреливали», — объясняют все. Кажется, немного гордятся.
Лагерным поселок Аджером на юге Республики Коми в 50 км от Сыктывкара был около 20 лет. Первых ссыльных выгрузили здесь, на необитаемом берегу реки Вычегды, в октябре 1932-го. Жили в землянках — следы пяти до сих пор видны в лесу. Валили лес, строили бараки. К весне ссыльных было уже несколько тысяч.
Людей везли из Прибалтики, Польши, Финляндии. Летом 1937-го рядом с поселками ссыльных открыли Локчимский исправительно-трудовой лагерь. Жители соседних сел рассказывали, как мимо них в верховья реки Локчим шли бесконечные колонны зэков. Обратно не возвращались.
Столицей лагеря с администрацией, бухгалтерией, больницей, складами, домами лагерного начальства и даже собственным аэродромом стал поселок Пезмог (в 1976-м его переименовали в Аджером).
Остальное — легенды. Якобы начальник лагеря каждые выходные летал в Москву в ресторан, а по лагерю ездил на собственном автомобиле, которых в Коми до того и не видели. Будто на лагерной агробазе в открытом грунте выращивали арбузы (к каждому было приставлено по зэку), а голод доводил до каннибализма…
Сейчас Аджером — тихий поселок вдалеке от больших трасс. Число жителей — около тысячи человек — не меняется несколько десятков лет. Главные рабочие места — бюджетные: школа, интернат, администрация. Мужчины вербуются на заработки на Север, дети уезжают учиться в Сыктывкар.
Поселок вырос из лагеря в прямом смысле. Больше половины жителей — потомки заключенных, ссыльных и лагерной охраны. Бараки, лагерная больница, администрация и тюрьма теперь — квартиры, дачи и жилые дома. Сохранились даже топонимы: «агробаза» (здесь заключенные растили картошку и помидоры), «шанхай» (тут ютились в бараках ссыльные), Кремль (здесь жил лагерный начальник), «аэродром»…
Когда едешь в Аджером, ожидаешь встретить полуразрушенные бараки и мрачные лагерные руины. На деле лагерные «мазанки» — обмазанные известкой дома — давно покрыли сайдингом, остатки заборов и вышек растащили на дрова. И если ГУЛАГ, определивший облик Инты или Воркуты, прочитывается в их архитектуре не меньше, чем в их архивах, то Аджером скрыл лагерное прошлое за свежей побелкой, дровяными сараями, огородами, пестрыми обоями и цветочными клумбами. Загородился от него сельским уютом. Не уничтожил его, а прикрыл, обжил и обогрел, как новые жильцы обживают брошенные когда-то дома.
На обочинах дорог в Аджероме до сих пор видны деревянные руины лагерных жилищ и кирпичные — брошенных свинарников 60-х годов. Через поселок прошли три главных хозяйственных проекта СССР: сталинский ГУЛАГ, хрущевское свиноводство, брежневская мелиорация. Два последних погорели, не выйдя за пределы своего времени. Проект «ГУЛАГ» оказался самым масштабным: архитектура и дух лагеря живут до сих пор.
Свой крест
Аджеромская школа стоит не на костях. Это первое, что вам скажет любой учитель. Мол, все говорят, что школа у нас на костях, но лагерное кладбище аж в 300 метрах, а что мальчишки череп нашли — так это вообще на другой стороне поселка случилось.
Аджеромская школа
Историю ГУЛАГа в школе проходят на уроках языка коми и в рамках курса краеведения. Ведет курс Зинаида Ивановна, которой «эту тему», как она говорит, навязали. Вместе с ней навязали и летнюю практику — 70 часов работ, за которые школьники получают по 1500 рублей из бюджета районной администрации и сыктывкарского фонда «Покаяние». Этим летом в рамках практики мальчики починяли забор и красили спортзал. А девочки ходили по домам, собирали воспоминания о ГУЛАГе.
— Что вы им на уроках говорите? — спрашиваем Зинаиду Ивановну.
— Ну что сидели тут без вины виноватые. А почему сидели — это вам на уроках истории в 9-м классе скажут.
— А Солженицына дети читали?
— На литературе, может, и читали, только зачем? — вскидывается Зинаида Ивановна. — Антоныч говорит, что про наш Локчимлаг у Солженицына — всего одна фраза.
Память о репрессиях в Аджероме вообще делегирована Антонычу. Директор Дома пионеров поселка Корткерос (соседнего с Аджеромом райцентра) Анатолис Антанас Смилингис, для местных — Антоныч — аджеромский Солженицын и Горбачев в одном лице. Родителей Смилингиса депортировали в Пезмог из Литвы в 1941-м, когда Анатолису было 14. Уже 60 лет он собирает информацию о лагерях, последние 20 — заставляет о них говорить.
Мы встречаемся с Антонычем в Доме пионеров. Он разворачивает бесконечные папки с фотографиями бараков Локчимлага, записями интервью бывших сидельцев, картами лагпунктов и кладбищ…
Анатолий Смилингис
За 70 лет Смилингис пешком исходил всю Коми, видел остатки лагерей и спецпоселений, слушал рассказы лагерников, нанес на карту около 50 забытых лагерных поселков и больше 20 захоронений (в архивах ФСБ эти сведения закрыты до сих пор).
— Много ли кладбищ осталось? — спрашиваем мы.
— Конца не будет, — спокойно говорит он.
На месте безымянных могил Антоныч установил 16 крестов, первый из них — на кладбище Второго участка, поселка ссыльных, где жил сам. К администрации района не обращался: нашел в металлоломе две толстые трубы, сварил крестом…
— А табличку на кресте как сделали? — спрашиваю из вежливости, но Смилингис вдруг теряется.
— Понимаете… у нас тут ракеты с Плесецка падают. Ну и это… В общем, это из космоса металл.
Заниматься поиском кладбищ Антоныч не собирался. Просто лет 10 назад незнакомый москвич попросил его найти могилу отца, похороненного на лагерном кладбище около поселка Нидзь.
— Звоню знакомым из Нидзя, спрашиваю: кладбище у вас есть? — вспоминает Смилингис. — Есть, говорят, только там песчаный карьер. Приехали, видим: карьер, яма, экскаваторы и на песке — человеческие кости.
Дальше Смилингис сам выкапывал из песка кости и черепа, ходил в местную администрацию, заклинал остановить работы. Останки захоронили, но через несколько месяцев выяснилось, что часть костей вместе с песком вывезли в поселок Усть-Локчим, где они все лето пролежали на улице перед клубом. Теперь Смилингис ищет кладбища сам.
— А нужны вам эти могилы? — провоцирую я. Антоныч молчит.
— Я пацаном на Втором участке работал, — медленно говорит он. — Привезли к нам ссыльных иранцев. Старики сгорбленные, худые. Начальник смены говорит: отведешь на делянку, покажешь, как валить лес. Веду их километр по снегу — еле-еле идут. Четыре человека, один топор, одна пила. Привел, спилил сухостой, развел костер, показал, что как… Сказал: вечером приду принимать. А вечером иду — и чувствую, что-то не так. Тревога у меня. Подхожу поближе: ни костра, ничего… А они как сидели — так и сидят. Ни полена в костер не подкинули. Долго мне потом снилось, как я, пацан, прихожу принимать — а они, мертвые, сидят.
Могилы своих родных Смилингис не знает: отца расстреляли в 41-м под Красноярском, мать через год умерла где-то в Коми.
Ямки и бугорки
Как-то в начале 90-х аджеромец Николай Андреевич пошел на огород сажать картошку. «Смотрю, — говорит, — а посреди огорода оградка и крестик». Оказалось, приезжали внуки ссыльной, огородили бабушкину могилу…
Умирали в Локчимлаге много. Если верить архиву НКВД, в 1939 году здесь было 26 242 заключенных, в 1941-м — только 10 269, хотя все это время этапы продолжали приходить. Как посчитал Смилингис, 8 кубометров древесины стоили одну человеческую жизнь.
Захоронения были групповыми: круглые ямы посреди вырубленного лагерниками леса. Пока яма не заполнялась, ее прикрывали ветками, потом закапывали. Старики помнят, как их матери ходили в лес и украдкой присыпали торчащие ноги и руки землей.
Пока что Антоныч нашел 10 кладбищ Локчимлага. Начинаются они сразу за поселком, так что леса вокруг кажутся изрыты ямами. Лет 70 назад на месте ям были холмы, но земля осела, слежалась, могилы провалились.
Про ямы в лесах вокруг Аджерома знают все. Мнения расходятся только в двух пунктах. Пункт первый: расстреливали в лесах или только хоронили умерших (большинство уверено, что расстреливали). Пункт второй: можно ли собирать в ямах грибы и ягоды, или надо идти в дальний лес? Большинство собирает.
Вопрос про грибы — принципиальный. Летом полпоселка высыпает на трассу продавать собранные в лесу белые, маслята, бруснику и морошку. Морошка, правда, растет за 20 км от поселка, поэтому выходить за ней принято в три часа ночи. Зато хорошие деньги: 30 рублей за стакан.
— Мы с детства знали: где кладбища — там ямки. Где ямки — там сыро и самые маслята, — говорит школьная библиотекарь Людмила Жамалетдиновна. — Иду по грибы и всегда себе говорю: «Ну, незнакомый человек, что ты мне сегодня дашь?» Только я эти грибы всегда продаю, сама не ем.
— Да ладно, — удивляется учительница Галина Ивановна. — Это же дар!
— На костях-то?
— Ну и что! С того света — нам.
Смилингис долго водит нас по лесу, показывает старые землянки, места расстрелов, обходит старые мшаные ямы. Поднимаются узкие молодые сосны, шелестит нежный березовый подлесок, косо падает солнце на густой, жесткий ягель… Я вдруг понимаю, что лес рос вместе с кладбищем, первые ямы появились на свежих лесоповалах, сосны поднимались из земли одновременно с тем, как уходили в нее неупокоенные, неоплаканные тела.
Но — парадокс — здесь, где смерть должна быть растворена в жизни, сплетена с ней, как корни сосен с безымянными могилами меж них, — она оказалась выброшена из нее, забыта, поросла победительным мхом. Кладбища выключены из поселковой топографии, а смерть — выключена из жизни, из мысли, из памяти. Люди, приехавшие в Аджером в 60-х, еще помнят редкие кресты и оградки посреди леса — могилы ссыльных. Сейчас могила с крестом и оградой всего одна. Остальное — просто лес.
Одно из лагерных захоронений
В Кремле
Кремль стоял в самом центре лагеря. Кремль был окружен двойным частоколом из бревен. Наверху частокола торчали пики, между частоколами бегали цепные собаки. 20 зон было в Коми ССР, и все они подчинялись этому Кремлю. Бывало, прискачет из Кремля стрелок на белом коне, заберет с собой человека — и не вернется человек тот уже никогда…
Дом, породивший столько мифов, построили в 1932-м для семьи начальника лагеря. Когда лагерь закрылся, там сделали детский дом, затем общежитие школьных учительниц, большую коммуналку, и к 80-м практически бросили.
— Казалось, вот-вот упадет дом. А когда ремонт стали делать, муж балки пилил — прямо искры летели, будто они железные.
Мы сидим у хозяйки Кремля Веры Вячеславовны Кутькиной. Теперь старый дом кажется пристройкой к новому, выстроенному Кутькиными за эти годы. На заднем дворе — кролики, козы и куры. На лужайке перед домом — аккуратный огород и целый фонтан.
Кремль и его нынешняя хозяйка
Кремль стоит на холме, перед старицей реки Вычегды, на самом высоком месте поселка. Раньше от дверей к воде вела дощатая, давно сгнившая лестница.
— Вода была высокая, рыбы много, — рассказывает Кутькина. — Говорят, 200 граммов хлеба этим, как его, заключенным, давали, и еще рыбную похлебку. И каждую ночь стреляли! И там вон, в лесу, хоронили.
Еще Вера Вячеславовна слышала, что в соседнем доме жил персональный извозчик начальника лагеря, а когда к офицерам приезжали жены, они вместе катались по реке на лодочках. У жен были белые кружевные зонтики, длинные платья и носочки с оборочкой. Вера Вячеславовна даже ищет в семейном альбоме фото таких же белых носочков, но не находит и покорно вздыхает: «У нас-то носили попроще. Это у офицеров был люкс».
…Я долго сижу на холме у реки. С 30-х уровень воды упал, и сквозь тину проглядывают призраки топляков. Овраг вырос, на склоне выступили наружу скрюченные, хищные корни сосен. На другом берегу начинаются заливные луга, Кремль возвышается над ними, и я вдруг понимаю, что в основе планировки лагерного поселка лежит матрица дворянской усадьбы; новое чекистское дворянство выстраивало свой мир по привычной, уничтоженной, но не исчезнувшей схеме: парк, парадный спуск к воде, дома крепостных стрелков вокруг…
На ночь Вера Вячеславовна оставляет нас у себя. В спальне начальника лагеря летом гостят ее внуки, поэтому теперь здесь розовые обои с котятами, плюшевые игрушки, календарь с кроликами… Сумерки в комнате кажутся красными, наверное, от шторы.
— Послушайте, — не выдерживаю я. — А вы помните, что подумали, когда узнали, что будете жить в доме начальника лагеря?
— Помню, — из красной дымки откликается Вера Вячеславовна. — Какое счастье, что у меня теперь есть собственный дом.
Спится в Кремле хорошо. Душно, правда. И комары.
Тюрьма-изолятор
На входе в гостиную в доме Сюткиных висит гирлянда из разноцветных бусин. Она переливается на свету, покачивается, бликами разбегается по дивану, коврам, розовым обоям и картине Васнецова «Три богатыря».
— Дверь тут была, — Александр Авенирович Сюткин небрежно отдергивает гирлянду. — С глазком. Вон, на косяке крюк, видите? Туда щеколда крепилась. Здесь общая камера была.
— А на кухне?
— Какая кухня, это следственный изолятор!
Но больше всего Сюткин гордится своей спальней: «Это камера-одиночка. Отсюда уводили и, говорят, больше не приводили».
В здание бывшей тюрьмы Александра привезли в 61-м году, ребенком. Когда в конце 50-х его бабушка-ссыльная переехала сюда, на столах еще лежали толстые папки со следственными делами.
— Меня всё спрашивают: не страшно ли тебе тут? — говорит Сюткин. — Так я ведь не присутствовал, когда здесь сидели. Жил и жил. Нет, я не спорю, наверное, выносили груз-200. От голода, холода… Думаете, кормили их тут?
О прошлом Сюткин немного жалеет: «Была у нас и лесная промышленность, и мелиорация, и совхоз». Теперь, когда работы в поселке нет, Сюткин, как и половина здешних мужчин, ездит на заработки на Север.
— Нефть-газ, — зло объясняет он. — Держат одни бандиты. Нахапали в 90-е…
— Саш, ты осторожнее, — выглядывает из кухни его жена, учительница Елена Ивановна. — Сейчас такое время, за эти слова могут и…
— Да ладно, я свою жизнь прожил, — отмахивается муж. Но про время, похоже, согласен.
— А сталинисты в Аджероме есть? — спрашиваем.
— Ой, у нас таким не интересуются, — удивляется Елена Ивановна.
— Единовластие тут, — соглашается Александр Авенирович. — Митингов не бывает. И этих ваших, московских, нет. Ну, националистов.
— Да у нас вообще никакого очага культуры, — вздыхает Елена Ивановна.
Елена Ивановна и Александр Авенирович дома
На чердаке дома отчаянно пахнет смолой, накаленным на солнце деревом, пылью. Падает в слуховые окна теплый вечерний свет, обтекает печные трубы…
— Вон их, труб, сколько, по печке на каждые две камеры, — взмахивает рукой Сюткин. — Сюда гляньте.
На тяжелую деревянную балку над печной трубой падает солнечный луч. «Печь сложена: бригадир Игнатова, печники Мерилин и Лазарев. 7.09.1938» — читаем мы.
Сцены семейной жизни
…На старых черно-белых фотографиях в альбоме Генераловых — счастливые сцены семейной жизни. Уютные тетки в пуховых платках улыбаются фотографу, два пацана в ушанках солидно опираются на ружья. Сухой большеносый старик с лохматыми бровями держит на руках очень закутанного, круглого от одёжек внука. Тот же старик с женой, насупившийся и сердитый. То ли выражение лица действительно злобное, то ли мне уже кажется…
— Ну, что не добрый он был — это точно. Нас-то, мелких, мог и отшлепать, а жену, наверное, гонял. Тогда это модно было — жен гонять, — Нина, жена внука Генералова заливисто смеется.
Старший лейтенант Генералов, уверены в Аджероме, отвечал за исполнение расстрельных приговоров.
На службу в лагерь фронтовик Иван Егорович Генералов попал после войны. Про работу дома никогда не рассказывал, бабушка при таких вопросах резко глохла и переводила тему. «А отец и сам ничего не знал», — уверен внук Генералова Алексей. Он хорошо помнит, что деда не любили. Но на него отношение поселковых к деду не перешло.
После закрытия лагеря Генералов стал лесником. Держался независимо, ходил по лесам один. «Словно звало его что-то», — сплетничают в Аджероме. И охотничье ружье у него было странное. Говорили, слишком длинное, словно бы не на зверя. А зимой 1997-го 83-летний Генералов ушел.
Искали его четыре дня, прочесали все ближние леса. Но нашли уже в сорока километрах. Обе ноги у стрелка были обморожены, пришлось ампутировать. Умирал он, говорят, тяжело. На расспросы родных отвечал, что позвали его в лес фронтовые друзья.
Только грибы
— Чё, из Москвы прям? Не, реально? В наш поселок на «ад-»?!
Вечером жизнь Аджерома сосредотачивается вокруг магазина «Для вас». Приезжим тут же вспоминают дежурную аджеромскую шутку про «хорошее место на «ад-» не назовут» и расхожую историю про песок: мол, зэки траву вытоптали, теперь здесь всюду пески, из-за них дожди над Аджеромом не проливаются, и летом здесь всегда засуха (мы думали, это байка, но, когда вернулись из накаленного жарой Аджерома, оказалось, что вокруг него бушевали грозы).
— Проклятое у нас место, девушки. Может, лагерь нас проклял. Вокруг дождик идет — у нас нет. Боженька, дай нам дождик! Нету… — пьяно вздыхает 30-летний Саня. В поселок он попал маленьким, вместе с мамой: «Она не зэчка, ничего такого. Просто несчастливая».
Спрашиваем, осталось ли что в поселке от лагерных времен. Все вспоминают агробазу и «шанхай».
— А чё за яма у нас в лесу, где грибы? На х…я яма, бл…? — вдруг задумывается аджеромец Витя.
— До х… у нас ям, — отмахивается его приятель Сергей. — Чё, водки взял, а вина нет? — это уже другу.
— Проклятые мы, совсем проклятые, — пьяно вздыхает Саня. Остальные ржут.
— Надо порыться в ямах-то. — Вите явно нравится эта мысль. — Может, каску найду или штык.
— Какую каску, там заключенные, они не воевали!
— Да? — Витя минуту переваривает информацию. — Но чё-то ж от них осталось? Блин, по ходу только грибы.
По три рубля
Девять утра, окраина Аджерома. На пути к лагерному кладбищу натыкаемся на огромную яму. Внутри — куст ржавой металлической ленты, вокруг — человек семь: пиво, водка, закуска, лопаты…
— Ты гля, чё нашли, каждая — два кило!
Копатель Володя показывает тележку, заваленную проржавевшими, покрытыми землей звеньями тракторных гусениц. На ощупь звенья шершавые, холодные и тяжелые, действительно два кило. Еще в тачке куски трубы и той самой металлической ленты. В общем, удачное получилось утро.
— Это еще что, — отмахивается Володя. — Тут везде металл! Здесь же лагерь был, знаешь? Пошли в лес, могилы покажу!
Копают ребята круглый год, конечно, когда не собирают грибы и не пьют.
Подработать можно, но на жизнь не хватает, большую часть «лагерного металла» снесли в скупку еще в 90-е, а проволоку разобрали еще раньше: огороды обнести.
— Да чё той проволоки-то. Знаешь, сколько на килограмм нужно? Это ж просто… — Володя пытается подобрать слова. — Лагерное наследие, а не металлолом.
В Аджероме лагерное наследие принимают по 3 рубля за кило. Зато в Корткеросе — уже по 5 рублей.
Лагерная больница
Сохранение исторической памяти в Корткеросском районе — заслуга не только Смилингиса, но и, как это ни удивительно, президента Путина. Особенно это удивительно Смилингису.
Дело в том, что еще во время первого срока президентства Владимир Путин собирался приехать в Коми. Администрация республики вспомнила, что где-то здесь в 1972 году президент проходил практику в студотряде, и решила, что ему захочется посмотреть эти места.
В одну ночь трассу от Корткероса мимо Аджерома заасфальтировали, обочины вычистили, а в канаве у дороги (чтобы кортежу не поворачивать) воткнули камень с табличкой: «Узникам лесных лагерей».
Большой розоватый камень Смилингис с женой незадолго до того нашли в лесу, перевезли в Аджером и решили установить на видном месте в поселке.
— Утром зовут меня: приходи, будем твой камень открывать, — вспоминает Смилингис. — Смотрим: а его прямо в колею у дороги воткнули. Будто снова людей в яму бросили.
А Путин так и не приехал. «Спасибо ему», — сдержанно говорит Смилингис, не поясняя, за что.
Сейчас лестница к камню уже подгнила, за ним виднеются следы костров, а вокруг высажены мелкие желтые цветы.
Анатолий Смилингис с женой Людмилой Королевой у мемориального камня
— Я долголетние посадила, чтобы каждое лето были, — говорит Валентина Вокуева. — На 30 октября я заранее котелок супа варю, чай завариваю, костер развожу. Ветераны приходят, дети репрессированных — всего человек 10. Сидим тут и поминаем. И маму мою поминаем, она стрелком была.
Дом Валентины и Василия Вокуевых — на окраине «шанхая», памятник — сразу за их огородом. Смилингис уверен, что раньше в доме Вокуевых была лагерная больница, но Валентина не согласна: «Зубной врач тут был. Где у нас спальня — там жил. А где телевизор — там уже зэков лечил».
Дом Вокуевы купили после свадьбы: «Мы ж молодые, нам надо общаться-якшаться». Сделали пристройку, поставили кухню, «дети как грибы пошли».
— Я в школу хожу и вижу: каждый день трактор за мной едет. Из школы иду — опять едет. Приду домой — трактор под окнами стоит. Я теперь думаю, Васька за мной подглядывал. Потому что я иногда разденусь, встану около зеркала — я ж девушка молодая, — смотрю на себя… А занавески-то открыты.
— Следил я за ней! — тихий Василий Васильевич внезапно подскакивает. — Да я к дому близко не подходил! Пиздит, бл…! — он обиженно хлопает дверью.
— Потом танцевать позвал, — невозмутимо продолжает Валентина. — Но я не пошла, потому что выпивший был. «Я, — говорю, — с пьяными не танцую!» Он ушел, возвращается: «Мне парни сказали, если не идет танцевать — надо по морде дать». — «Ой, — говорю, — я бы тебе сдачи дала. Знаешь, как я драться люблю?» Вот и живем до сих пор. Вась, поди сюда, поцелую!
Лагерного врача, который жил в их доме, Валя видела лично: семья переехала в поселок в 50-х. Детство у Вали было счастливым. Мама работала на вахте, Валя ею гордилась. «Красивая: в бушлате, с ружьем. Заключенные, которые остались здесь жить, очень ее уважали. Они овощи на агробазе убирали, а она на проходной проверяла, не вынесли ли они чего. Нащупает, например, что в шапке картошка, — но никогда не выдаст».
— А не делили в поселке, кто был заключенным, а кто охранником?
— Да не-ее! — отмахивается Валентина. — Всё було о-кэй.
Правда, между собой родители Валентины всегда разговаривали тихо: «Громко, говорили, нельзя, а то «черный ворон придет. Уши везде есть». Мне четыре годика было, а у нас радио висело - черное, страшное. Так я думала, радио — эти и есть уши».
Главной новостью по радио были побеги. Пока по лесам в поисках беглых бродили отряды стрелков, а из псарен за агробазой спускали собак, местные отсиживались по домам. Случалось это, правда, не часто: бежать в Коми некуда.
Летом дети пропадали на конюшнях (у агробазы был свой табун). Конюх, ссыльный кореец Цойхари, разрешал им ухаживать за лошадьми.
— Мы каждого коня почистим, обиходим, отгоним на пастбище, — вспоминает Валя. — Отойду подальше, чтобы Цойхари не видел, вспрыгну без седла верхом. И так классно! Пущу его в галоп, руки в стороны раскину — и лечу-у!
И, сама уже бабушка, Валя счастливо улыбается, вспоминая, как летел ее конь по холмам и оврагам, вдоль колючей проволоки, мимо бараков и вышек, далеко, далеко по холмам.
И имя у коня было — Нежный.
«Политические»
Каждому, с кем мы говорим в Аджероме — и жертвам репрессий, и детям их конвоиров, — мы задаем одинаковые, простые вопросы: за что люди сидели? Как попадали в лагерь? Кто в репрессиях виноват?
Ответы неразличимы.
«Политика такая была. Чтобы боялись. При Сталине все боялись».
«Политические они были. А за что сели — этого я не спрашивал. Как-то я безразличен был к этому. Учился, служил, работал».
«Лагерь организовали — вот зэков и отправляли».
«Зачем нам спрашивать, за что? Нас не трогают — ну и ладно».
«Это политика! Это всё политика. Мы не преступники, мы ничего не сделали. Это такой крест Господь нам дал».
Аджером до сих пор кажется придавленным страхом. Не тем, при котором опасаешься что-то делать, — тем, что стирает из сознания саму мысль о возможности действия.
За годы в Аджероме выработался особый, лживо-уклончивый язык. Лагерные кладбища на нем превратились в «захоронения», могилы — в «холмики» или «бугорки», слово «лагерь» стало простым топонимом, а про ГУЛАГ никогда не говорят «закрылся». Только — «закончился».
Воспоминания аджеромцев о ГУЛАГе кажутся рассказами о такой belle epoque: мама была молодой, на папе ладно сидел офицерский китель, рядом жил добрый лагерник дядя Леша, дружили всем бараком, и по пятницам в клубе играл гармонист. В этом светлом, как летние ночи в Коми, и пронзительном, как звуки гармони, детском счастье растворяются незамеченные и незапомненные вышки, оцепление из колючки и «ямки» в лесу.
Кажется, за 70 лет в сознании людей произошло странное вытеснение: то, о чем нельзя говорить, словно перестало существовать. Но лагерное не уничтожено, не вытравлено из памяти, а лишь перешло на какие-то другие, глубинные уровни сознания и скрыто там, как дранка под свежей черепицей бывшей тюрьмы.
Я вспоминаю другие посмертные, оставленные людьми лагерные места: балки на молибденовых рудниках на Алтае с забытыми внутри мисками и полуистлевшими бушлатами. Всполохи кипрея на месте сгоревших бараков вдоль Вишеры. Брошенные шахты Воркуты. И думаю, что эта жизнь: уходящая, размывающаяся, оставляющая после себя запустение и руины — гораздо честнее душного уюта лагерных жилищ.
Сувенир
— Вы про проволоку колючую спрашивали? Поехали, покажу.
Сын стрелков Евгений Глебович Власов везет нас к родительскому дому. «Волга» подпрыгивает на песчаной дороге, и на обочине видны рассохшиеся, выбеленные солнцем, поросшие ягелем доски — бревенчатые мостовые лагерных времен.
Посреди дома 1937 года постройки — неожиданно аккуратные кровати с железными спинками и высокими подушками, обои в крупные розы, на холодной печи — самовар. Кажется, вот-вот выйдет мама-конвоир и папа-стрелок.
Раньше в соседнем доме жил отсидевший 25 лет зэк Опарин, в следующем — лагерный стрелок Бородулькин. Общались по-соседски, вместе выпивали по вечерам. Дальше — дом Коваленко: власовца, зэка, после — поселкового механика. В Аджероме его уважали, только с Днем победы не поздравляли.
У забора, за аккуратными грядами картошки, торчит большой рыжеватый куст — прикрытый травой моток проволоки.
Власов дергает его из земли, как огромный сорняк. Проволока упруго пружинит, и над грядками повисает металлический отзвук, будто дернули тетиву. Кажется, проволока проросла в почву, ушла спутанными корнями в землю, встроилась в природный круговорот веществ.
На прощание Власов отламывает нам ветвь куста — «на сувенир». Сверху проволока проржавела, истончилась, поросла желтоватым мхом. Но на сломе опасно и весело серебрится. Как новая.
P.S. Недавно корткеросский дачник нашел у себя на огороде голову Сталина. Выкопал, почистил и принес Смилингису — «чтоб не пропала». Голову поставили в Доме пионеров, в районной газете вышла заметка.
— Через месяц стучится пенсионер, — вспоминает Смилингис. — Рассказывает: когда он был маленький, голова стояла у входа в корткеросскую школу. Все, кто входили, должны были снять перед головой шапки и сказать: «Здравствуйте».
А потом разразился ХХ съезд. К деду нынешнего пенсионера, тогда — сторожу школы, пришел директор и приказал: Сталина снять, бюст разбить, обломки убрать.
Сторож был ссыльным, но вождя любил. Разбить бюст его рука не поднялась. Как рассказал внук Смилингису, дед разбудил его ночью, привел к школе, отмерил шагами расстояние от угла, вырыл яму, закопал Сталина и сказал: «Запомни. Я-то умру, а ты, когда придет время, — выроешь».
Теперь голова стоит в Доме пионеров среди прялок, самоваров и туесов. Глаз у вождя подбит, кусок щеки выпал, усы обтерлись…
— Здороваться и шапки снимать, представляешь? Даже мне трудно представить, что это было. — Смилингис поправляет голову, и у нее тихо, как в замедленной съемке, начинает разваливаться лицо.
— Нос падает! Держи Сталину нос!
Вечереет, за окнами слышен лай собак и гул комаров, от прялок пахнет сырым деревом, от головы — влажной землей. Чертыхаясь и ворча, бывший ссыльный прилаживает бывшему тирану нос. И вдруг кажется, что осталось их, свидетелей времени, только двое. И нет в целом свете никого, кроме них.
Елена Рачева, Анна Артемьева (фото); Аджером — Корткерос, Россия, опубликовано в Новой Газете
Становление сетей Гулага началось ещё в 1917 году. Известно, что Сталин был большим поклонником лагерей этого типа. Система Гулаг была не просто зона, где заключённые отбывали положенное наказание, она являлась главным двигателем экономики той эпохи. Все грандиозные стройки 30-40-х годов велись руками заключённых. За время существования Гулаг там побывало множество категорий населения: от убийц и бандитов, до учёных и бывших членов правительства, которых Сталин заподозрил в измене родины.
Как появился Гулаг
Большинство информации про Гулаг относится к концу двадцатых началу 30-х годов двадцатого века. На самом деле эта система стала зарождаться сразу после прихода к власти большевиков. Программа «красного террора» предусматривала изоляцию неугодных классов общества в специальных лагерях. Первыми обитателями лагерей стали бывшие помещики, фабриканты и представители богатой буржуазии. Поначалу лагерями руководил вовсе не Сталин, как принято думать, а Ленин и Троцкий.
Когда лагеря заполнились заключёнными, они были переданы ВЧК , под руководство Дзержинского, который ввёл практику использования труда заключённых для восстановления разрушенной экономики страны. К концу революции стараниями «железного» Феликса число лагерей возросло с 21 до 122.
В 1919 году уже сложилась система, которой суждено было стать основой Гулага. Военные годы привели к полному беззаконию, которое творилось на территориях лагерей. В том же году были созданы Северные лагеря в Архангельской губернии.
Создание Соловецкого Гулага
В 1923 году были созданы знаменитые «Соловки». Чтобы не строить бараки для заключённых, в их территорию был включён древний монастырь. Знаменитый Соловецкий лагерь особого назначения был главным символом системы Гулаг в 20-е годы. Проект этого лагеря предложил Уншлихтом (один из руководителей ГПУ), которого расстреляли в 1938 году.
Вскоре число заключённых на Соловках расширилось до 12 000 человек. Условия содержания были настолько суровые, что за всё время существования лагеря только по официальной статистике умерло более 7 000 человек. Во время голода 1933 года погибло более половины от этого числа.
Несмотря на царящую жестокость и смертность в Соловецких лагерях, информацию об этом старались скрывать от общественности. Когда в 1929 на архипелаг приехал знаменитый советский писатель Горький, который считался честным и идейным революционером, руководство лагеря постаралось скрыть все неприглядные стороны жизни заключённых. Надежды обитателей лагеря на то, что известный писатель расскажет общественности об нечеловеческих условиях их содержания, не оправдались. Начальство пригрозило всем проговорившимся суровой карой.
Горький был поражён тем, как труд превращает преступников в законопослушных граждан. Только в детской колонии один мальчик рассказал писателю всю правду о режиме лагерей. После отъезда писателя этого мальчика расстреляли.
За какую провинность могли отправить в Гулаг
Для новых глобальных строек требовались всё больше рабочих рук. Следователи получали задание, обвинить как можно больше невинных людей. Доносы в этом деле были панацеей. Множество необразованных пролетариев воспользовались случаем избавиться от неугодных соседей. Существовали стандартные обвинения, которые могли быть применены практически к любому:
- Сталин был личностью неприкосновенной, поэтому за любые слова, дискредитирующие вождя, полагалась строгая кара;
- Отрицательное отношение к колхозам;
- Отрицательное отношение к банковским государственным ценным бумагам (займам);
- Симпатия к контрреволюционерам (особенно к Троцкому);
- Восхищение западом, особенно США.
Кроме этого, любое использование советских газет, особенно с портретами руководителей каралось сроком в 10 лет. Достаточно было завернуть в газету с изображением вождя завтрак, и любой бдительный товарищ по работе мог сдать «врага народа».
Развитие лагерей в 30-е годы 20 века
Лагерная система Гулаг достигла пика своего развития в 30 годы. Посетив музей истории Гулага, можно убедиться, какие ужасы творились в лагерях в эти годы. В исправительно-трудовом кодексе РСФС был законодательно утверждён труд в лагерях. Сталин постоянно заставлял проводить мощные агитационные компании, чтобы убедить граждан СССР в том, что в лагерях содержатся только враги народа, и Гулаг это единственный гуманный способ реабилитировать их.
В 1931 году началась самая масштабная стройка времён СССР – строительство Беломорканала. Общественности эта стройка была преподнесена как великое достижение советского народа. Интересен факт, что пресса положительно отзывалась о преступниках, занятых на строительстве БАМА. При этом заслуги десятков тысяч политических заключённых умалчивались.
Часто уголовники сотрудничали с администрацией лагерей, представляя собой ещё один рычаг для деморализации политических заключённых. Хвалебные оды ворам и бандитам, которые делали на стройке «стахановские» нормы, постоянно звучали в советской прессе. На самом деле уголовники заставляли трудиться за себя простых политических заключённых, жестоко и показательно расправляясь с непокорными. Попытки бывших кадровых военных навести порядки в лагерной среде пресекались администрацией лагерей. Появлявшихся лидеров расстреливали или натравливали на них матёрых уголовников (для них была разработана целая система поощрений за расправу с политическими).
Единственным доступным способом протеста для политических заключённых были голодовки. Если одиночные акты не приводили ни к чему хорошему, кроме новой волны издевательств, то массовые голодовки считались контрреволюционной деятельностью. Зачинщики быстро вычислялись и расстреливались.
Квалифицированный труд в лагере
Главной проблемой Гулагов была огромная нехватка квалифицированных рабочих и инженеров. Сложные строительные задачи должны были решать специалисты высокого уровня. В 30 годы вся техническая прослойка состояла из людей, учившихся и работающих ещё при царской власти. Естественно, обвинить их в антисоветской деятельности не составляло труда. Администрации лагерей отправляла списки следователям, какие именно специалисты требовались для масштабных строек.
Положение технической интеллигенции в лагерях практически ничем не отличалось от положения других заключённых. За честный и ударный труд они могли только надеяться на то, что их не будут подвергать издевательствам.
Больше всего повезло специалистам, которые работали в закрытых секретных лабораториях на территории лагерей. Уголовников там не было и условия содержания таких заключённых сильно отличались от общепринятых. Самый известный учёный, прошедший через Гулаг, – это Сергей Королёв, который стал у истоков советской эпохи покорения космоса. За свои заслуги был реабилитирован и выпущен на свободу вместе со своей командой учёных.
Все масштабные довоенные стройки были завершены при помощи рабского труда зеков. После войны потребность в этой рабочей силе только увеличилась, так как для восстановления промышленности требовалось множество рабочих рук.
Ещё до войны Сталин отменил систему условно-досрочного освобождения за ударный труд, что привело к лишению мотивации заключённых. Раньше за ударный труд и примерное поведение они могли надеяться на сокращение срока заключения. После отмены системы, рентабельность лагерей резко упала. Несмотря на все зверства. Администрация не могла заставить людей качественно выполнять работы, тем более, что скудные рационы и антисанитария в лагерях подрывала здоровье людей.
Женщины в Гулаге
Жёны изменников родины содержались в «АЛЖИРЕ» — Акмолинском лагере Гулага. За отказ от «дружбы» с представителями администрации легко можно было получить «прибавку» к сроку или, что ещё хуже, «путёвку» в мужскую колонию, откуда редко возвращались.
АЛЖИР был основан в 1938 году. Первыми женщинами, которые туда попали, были жёны троцкистов. Часто вместе с жёнами в лагеря попадали и другие члены семьи заключённых, их сёстры, дети и другие родственники.
Единственным методом протеста женщин были постоянные прошения и жалобы, которые они писали в различные инстанции. Большинство жалоб не доходило до адресата, зато начальство безжалостно расправлялось с жалобщицами.
Дети в сталинских лагерях
В 30-е годы всех бездомных детей поместили в лагеря Гулага. Хотя первые детские трудовые лагеря появились ещё в 1918 году, после 7 апреля 1935 года, когда было подписано постановление о мерах борьбы с подростковой преступностью, это приняло массовый характер. Обычно дети должны были содержаться отдельно, часто они оказывались вместе с взрослыми преступниками.
К подросткам применялись все меры наказаний, включая расстрел. Часто 14-16летних подростков расстреливали только за то, что они были детьми репрессированных и «прониклись контрреволюционными идеями».
Музей истории Гулага
Музей истории гулага – уникальный комплекс, не имеющий аналогов в мире. В нём представлены реконструкции отдельных фрагментов лагеря, а так же огромная коллекция художественных и литературных произведений, созданных бывшими заключёнными лагерей.
Огромный архив фотографий, документов и вещей обитателей лагеря даёт возможность посетителям оценить все ужасы, которые творились на территории лагерей.
Ликвидация Гулага
После смерти Сталина в 1953 началась постепенная ликвидация системы Гулаг. Через несколько месяцев была объявлена амнистия, после чего население лагерей сократилось в два раза. Почувствовав послабление системы, заключённые начали массовые бунты, добиваясь дальнейших амнистий. Огромную роль в ликвидации системы сыграл Хрущёв, который резко осудил культ личности Сталина.
Последний начальник главного управления трудовых лагерей Холодов был уволен в запас в 1960 году. Его уход ознаменовал завершение эпохи Гулаг.
Если у вас возникли вопросы - оставляйте их в комментариях под статьей. Мы или наши посетители с радостью ответим на них
Увлекаюсь единоборствами с оружием, историческим фехтованием. Пишу про оружие и военную технику, потому что это мне интересно и хорошо знакомо. Часто узнаю много нового и хочу делиться этими фактами с людьми, неравнодушными к военной тематике.
