«Война и мир» — уникальное по значимости и смысловому содержанию произведение не только в отечественной, но и в мировой литературе.

В нашей ленте «Поиск хорошего» мы обычно ищем в классических произведениях содержание и смысл, связанные с темой вечных ценностей. Однако огромная и по объему и по смысловому наполнению «Война и мир» фактически полностью состоит из сюжетов, посвященных нашей теме. И военные, и мирные события в романе, так или иначе, имеют не просто повествовательно-описательный характер. Фактически все содержание в конечном итоге оборачивается нравственными выводами.. Несложно найти роман «Война и мир», также как и несложно найти в нем ценностный материал. Поэтому акцентировать внимание на слове «поиск» в данном случае, скорее всего, не стоит. Мы попытаемся структурировать содержание книги, представить выдержки по темам в относительно кратком виде, выделив на страницах романа те сюжеты, которые в большей степени акцентированы на тему нашей ленты «Вечные ценности». Мы отберем и рассмотрим только те цитаты, которые прямо говорят нам об этом.

Первой цитатой, привлекающей наше внимание, становится упоминание «счастья» в светском разговоре Анны Павловны Шерер. Автор сознательно играет на противоречиях:

- Я часто думаю, — продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, — я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, — вставила она безапелляционно, приподняв брови) — таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.

Первое противоречие – резкий контраст пропитанной фальшью атмосферы светского салона, и слов о ценностях и счастье жизни. Второе – высокая оценка замечательных детей князя Василия, которые (не только Анатолий, но и Элен) еще проявят себя в сюжете не с самой хорошей стороны. Третье – игра слов в последнем предложении, особо спорное и заставляющее задуматься и пофилософствовать утверждение о ценности и оценке человека в связи с оценкой им других.

Однако даже в подчеркнуто фальшивой атмосфере светского салона ярко показан еще один контраст. Беременная женщина как символ новой жизни оживляет даже черствые души окружающих.

Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.

Интересен взгляд на Пьера светской женщины:

И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома …

Умение жить – интересная формулировка. Заставляет задуматься и о смысле жизни и об «умении жить» как и о разных мнениях людей на эту тему.

Графиня Ростова говорит о доверительных отношениях с дочерьми:

- Все от воспитания зависит, — сказала гостья. — Да, ваша правда, — продолжала графиня. — До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, — говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. — Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей…

Все родители (и особенно матери) хотят, чтобы доверительные отношения строились именно так, однако выходит часто совсем иначе, и дальнейший сюжет повествования показывает это, когда Наташа готовится бежать из дома с повесой Анатолием (хотя графини и не будет в этот момент рядом, нужно признать). Вывод, очевидно, в том, что не в детской доверительности (или не только в ней) — ключевая роль, а должны быть сильные и самостоятельные ценностные ориентиры в воспитании. Хотя когда на другой стороне — любовь и страсть, ценностная основа для сдерживания должна быть неимоверно сильна… В общем, фраза заставляет задуматься.

В романе герои повествования неоднократно глядят в лицо смерти. Это страшно, это необычно, иногда величественно, иногда не понятно. Но всегда этот момент – символичен и подчеркивается автором. Первая такая встреча – встреча Пьера с умирающим отцом.

Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда-нибудь, или он говорил слишком многое.

Еще одна встреча – встреча с неприятелем. Тревожное напряжение перед боем:

Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно все вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска. «Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и — неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно-оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.

И как противопоставление тревожной, страшной черты между жизнью и смертью, как контраст предстоящего кровопролития и ярких красок жизни – картины природы глазами молодого гусара, первый раз оказавшегося на поле боя:

Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего-то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково-глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, — думал Ростов. — Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что-то, и опять все побежали куда-то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье — и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»… В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни — все слилось в одно болезненно-тревожное впечатление. «Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов. Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз. — Что, бг’ат, понюхал пог’оху?… — прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.

Такое противопоставление и контраст – не только описание первого впечатления неопытного солдата, это противопоставление – в названии всей книги, в смысле всего повествования, в философском толковании толстовской концепции и отношения к войне, как убийству человека человеком.

И снова о том же:

Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.

Не менее ярко контраст показан и в бегстве Ростова от французов после падения с лошади. Контраст, где с одной стороны – жизнь, счастье, любовь близких, а с другой – тревога, опасность, смерть.

Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» все думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» — Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, — и убить!»

И трусость молодого воина, проявленная в эту минуту – лишь искусственный прием автора для акцента на этом контрасте. Ведь после потери лошади, один воин перед целым французским отрядом, несомненно, имеет некое право на отступление, хотя и в данном случае у него оно и получилось несколько паническим.

Страх за жизнь и воля и готовность сражаться. Выбор солдата, готового рисковать жизнью ради царя, страны, чести армии. Плюс гордость, честь и слава. Ценностный выбор. Подмена ли это истинных ценностей или все-таки нет – вопрос другой (и он тоже есть).

Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше.

Не всегда воля и характер становятся ключевым фактором в этом выборе, иногда страх побеждается работой и усердием, которые заслоняют проблему выбора как таковую:

Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось все веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он все помнил, все соображал, все делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека. Из-за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из-за свиста и ударов снарядов неприятелей, из-за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из-за вида крови людей и лошадей, из-за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из-за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту.

Интерес представляет связь между неуверенностью в себе и чувством вины у Пьера во время влечения к Элен.

Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.

Любовь земная через любовь к Богу у княжны Марьи, одной из главных героинь романа:

В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, — говорила она, — как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но все-таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло все это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.

В картине высокого бесконечного неба над павшим на поле Аустерлица Андреем Болконским снова возникает противопоставление между вечностью и бренной жизнью человеческой:

«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба — высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, — подумал князь Андрей, — не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»

Картина явно показывающая очередное сильное противопоставление величия и гармонии мира, природы, вечности и сиюминутных людских дел, даже такого исторического масштаба как наполеоновские войны.

Противопоставление кровавой картины поля битвы и родственных чувств в душе человека опять звучит в мыслях Ростова после Аустерлица.

Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, — подумал он, — коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».

Величие и ничтожество Наполеона как героя в противопоставлении с подлинным величием мира и жизни показало глазами Андрея Болконского, ранее боготворившего французского военачальника. В этом сравнении – и символичность противопоставления ценностей, и образ мыслей человека на грани жизни и смерти с его отрешенностью от ложных, фальшивых идеалов.

…он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, — что он не мог отвечать ему. Да и все казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.

Рассуждения князя Андрея о вере. Конечно, верующим жить и умирать проще, чем неверующим. Это признают и неверующие. Просто вот поверить им не всегда легко…

«Хорошо бы это было, — подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, — хорошо бы это было, ежели бы все было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила — неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, — великое все или ничего, — говорил он сам себе, — или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»

И брошенные в адрес князя Андрея слова доктора, еще раз подтверждающие нам мнение о том, что лучше и дольше живут люди радующиеся:

- C’est un sujet nerveux et bilieux, - сказал Ларрей, - il n’en rechappera pas. (Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет).

Хотя князь Андрей все же в этот раз выздоровел.

Время и вечность, чувство вины и правды ярко отражаются в сомнениях Пьера после дуэли с Долоховым.

Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью?

Вечные вопросы о смысле жизни, смерти и назначении человека один за другим возникают у Пьера:

Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь — все кончится. Умрешь и все узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.

Противопоставление суетных ценностей в виде денег с одной стороны и величия жизни и смерти – с другой.

Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, — думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что-нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая все кончит и которая должна притти нынче или завтра — все равно через мгновение, в сравнении с вечностью».

О добре начинает думать Пьер:

А главное, — продолжал Пьер, — я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.

Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда. — Да, это учение Гердера, — сказал князь Андрей, — но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть… Вот что убеждает, вот что убедило меня, — сказал князь Андрей. — Ну да, ну да, — говорил Пьер, — разве не то же самое и я говорю! — Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…

- Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто-то? Там есть — будущая жизнь. Кто-то есть — Бог. Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили. — Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, — говорил Пьер, — что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому». Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но все робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера. — Да, коли бы это так было! — сказал он. — Однако пойдем садиться,- прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.

Хорошие люди оставляют хорошее впечатление на других. Хорошо о Пьере:

Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.

А жизнь идет вне зависимости от отдельных событий и личностей, пусть даже очень важных и очень существенных:

Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.

Счастье и горе, жизнь, боль и радость противопоставляются друг другу в восприятии князя Андрея, когда въезжает в усадьбу Ростовых:

Князю Андрею вдруг стало от чего-то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом все так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой-то своей отдельной, — верно глупой — но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.

Новая жизнь и новый взгляд на жизнь в красках врывается в душу князя Андрея вместе со встречей с Наташей, с лунным светом и свежестью, ворвавшимся в комнату через открытое окно, когда он случайно услышал разговор девушек, вместе с впечатлением от распустившихся листьев старого, казалось уже мертвого, дуба, с которым человек почему-то решил сравнить себя.

«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Мысль о предназначения человека и роли в обществе, с которой связано в т.ч. и счастье.

Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Жизнь и счастье. Как непродолжителен, а порой и мгновенен этот миг ощущения счастья, полной радости и гармонии.

Что-то подобное затем показано и в ощущениях князя Андрея, ощущение жизни и величия бытия, счастья, пусть даже счастья непродолжительного.

Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо-сознанная им страшная противуположность между чем-то бесконечно-великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.

И снова достаточно серьезная философская мысль о жизни, вполне актуальная и для любого человека:

«Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе.

«Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.

Отношение к справедливости глазами княжны Марьи.

Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе — в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он — Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.

…одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других — призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим.

Пишу все это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому все, что ни случается с нами, все для нашего блага.

Сомнения княжны, хотевшей было идти странствовать с богомолкой:

…без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство. «Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить — пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где-нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья. Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.

Четвертая часть второго тома романа начинается с философского рассуждения Толстого о труде и праздности:

Библейское предание говорит, что отсутствие труда — праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие все тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства.

Чувства, испытываемые по дороге к родным и контраст между делом, которым занят в разлуке, и родным домом, тонко отмечены Толстым в одном из возвращений Николая Ростова домой.

До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади — в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.

Еще более эмоционально описан другой приезд в Москве — с Денисовым, описанного ранее, в начале второго тома и трогательная встреча с родными.

Другая тема для размышлений поднимается во время охоты Ростовых. Стоит ли просить высшие силы о каких-то сиюминутных интересах сиюминутного дела? Неужели именно это самое главное? Даже когда дело кажется наиважнейшим в данную конкретную минуту. Иллюстрация этого хорошо показана в момент охоты Ростова.

Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, — сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах «дядюшки», который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло».

Многие считают, что в продуктах доброго человеческого труда есть положительная энергия, память рук и усилий, добрых намерений. Немного об этом мы видим во время картины угощения у дяди Ростовых.

Все это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Все это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Все отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.

Яркие краски совместных детских воспоминаний Ростовых умиляют в разговоре встретившихся и повзрослевших брата и сестры:

Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему-то.

Болезнь Наташи Ростовой и лечение ее, рассуждения Толстого о пользе и бесполезности лечения душевных недугов:

Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по-французски, по-немецки и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное — мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина — почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой — заметной в ребенке в самой первобытной форме — потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.

Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?

- Эдак никогда не выздоровеешь, — говорила она, за досадой забывая свое горе, — ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, — говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, — и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.

Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…

«Нравственная болезнь» Наташи исцелялась и верой:

Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их.

Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее. «Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью…- думала она.

Страдания княжны Марьи перед смертью отца:

Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней.

С княжной Марьей связана и очень емкая формулировка взгляда на ситуацию глазами близких людей. В экстренной ситуации, рискуя попасть в плен к французам, княжна смотрит на это глазами брата и отца.

Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами.

На Бородинском поле проявление обычных человеческих чувств перед кровавым побоищем удивляет Пьера:

А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу!

Сильная цитата о том, что самые сильные – самые простые мысли.

Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое.

Философская цитата про познание:

- Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! — прибавил он.

Продолжительное, мучительное нахождение князя Андрея между жизнью и смертью после Бородинской битвы заставляет нас подумать о смерти, как о том, что ждет каждого, как о том, о чем в течение жизни мы стараемся не думать вообще:

«Но разве не все равно теперь, — подумал он. — А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что-то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».

Страшное описание военного термина «пушечное мясо»:

…окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.

Снова мысли человека между жизнью и смертью. Снова – на фоне контраста с добрыми детскими воспоминаниями:

После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, — представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.

Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями. «Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам — да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»

А в человеческом плане тяжелее всех – Наполеону, виновнику несчастий других.

И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.

От имени одухотворенного дождя (между прочим, — некий символ очищения, обновления в природе) звучит призыв к воюющим, отражающийся затем и в мыслях самих людей:

Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?» Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!»

Пьер начинает внутренне понимать, что раздача денег всем, кто просит вовсе не является безусловным благодеянием.

«Надо дать им!» — подумал Пьер, взявшись за карман. — «Нет, не надо», — сказал ему какой-то голос.

Философские мысли Пьера:

«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, — говорил голос. — Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное — золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? — сказал себе Пьер. — Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли — вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! — с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.

Когда в армии оказался младший сын Ростовых, чувства матери-графини изменились по отношению к тому времени, когда смертельному риску подвергался лишь старший сын:

…тогда матери показалось, что его-то она любила больше, гораздо больше всех своих детей.

Жертва Ростовыми почти всего имущества, оставленного в Москве, чтобы освободить подводы под провоз раненых, произошедшая по инициативе Наташи, и одобренная в результате всеми, не оставляет равнодушным. Особенно с учетом того, что семью в самом ближайшем будущем ждет полное разорение:

Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые.

Иллюзии управленца, администратора, руководителя, который думает, что управляемые люди, управляемый процесс ему полностью подвластен, хорошо описаны в привязке к деятельности московского градоначальника – графа Ростопчина:

Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется все ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю-администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.

В оправдание совершенного злодеяния Ростопчин:

Я должен был поступить так.

Понятие долга применяется в попытке оправдать устроенную зверскую расправу над случайным человеком.

Интересное сравнение для французской армии:

Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами.

Мысли Пьера о богатстве и власти в сравнении с подлинными жизненными ценностями.

В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, — все это ежели и стоит чего-нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.

Простое, обычное человеческое общение быстро развеяло в Пьере настрой на убийство, который он пытался в себе создать.

Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно-мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему?

Мысли князя Андрея только перед смертью начинающего постигать Бога и веру.

«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, — думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно-раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог.

И любовь:

«Да, любовь, — думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что-нибудь, для чего-нибудь или почему-нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все-таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить — любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого-то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз понял всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»

Бог во всех его проявлениях – мысль о внутреннее присущей божественной энергии во всем земном, в людях, природе, событиях. Любовь – сущность души. Эти идеи самоценны вне зависимости от контекста, привязки к судьбе умирающего князя Андрея, близки философии самого Толстого и явно лежат в основе нравственного стержня всего романа.

Глаза человека – как главное в красоте и силе, подчеркиваются в облике Наташи у постели умирающего.

Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны.

Пьер в пылающей Москве переживает перед пленом новый всплеск чувства к жизни:

Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка.

Иллюстрация того, что сила любви преображает даже таких непростых людей, как княжна Марья:

…с той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая-то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать.

Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование — все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица. Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.

О снова о молитве у Ростова, но уже иначе:

Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь»…

Трагическая любовь Сони к Николаю и самопожертование:

Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни.

Мысли Пьера перед казнью — о жизни, смерти, порядке вещей:

Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его — Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто. Это был порядок, склад обстоятельств. Порядок какой-то убивал его — Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.

Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него — желание, чтобы поскорее сделалось что-то страшное, что должно было быть сделано.

С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога.

Слова Платона Караваева, ставшим для Пьера еще чем-то новым в его миропонимании:

- Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так-то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, — сказал он …

Встреча княжны Марьи и Наташи, до этого недолюбливавших друг друга и фактически не общавшихся, но мгновенно ставших духовно чрезвычайно близкими людьми – яркая иллюстрация того, как общее горе сплачивает людей.

Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече. Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней. На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение — выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.

Свидание умирающего отца с маленьким сыном:

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь.

Чувства умирающего. Глубокие философские мысли, перемешанные с бредом тяжелобольного, страдающего человека:

Все, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.

«Любовь? Что такое любовь? — думал он. — Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то недоставало в них…

«Да, это была смерть. Я умер — я проснулся. Да, смерть — пробуждение!» — вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.

И немой вопрос тех, кто остался жить:

«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Пьер в плену несмотря на физические лишения находит душевное спокойствие:

И именно в это-то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, — он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его.

Про потребности, свободу выбора и отношение к ней:

Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей — хорошая пища, чистота, свобода — теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта-то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.

Интересная философская мысль о возможности ограничить человеческую свободу звучит в истерическом смехе Пьера в плену:

- Ха, ха, ха! — смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: — Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня — мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. — смеялся он с выступившими на глаза слезами.

Дополняемая величием природы, ее бесконечностью и вечностью:

И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! — думал Пьер. — И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.

Денисов над телом погибшего Пети вспоминает трогательные слова мальчика, не так давно делившегося изюмом с воинами:

«Я привык что-нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», — вспомнилось ему.

И опять Пьер, опять про человеческие потребности, о страдании и излишке, об отношении к этому:

В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину — он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка…

Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.

Подсознательная работа мозга, управляемой душой человека:

Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где-то что-то важное и утешительное думала его душа.

Философия Пьера незадолго перед освобождением:

«Жизнь есть все. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».

Величие не может противопоставляться мере хорошего или плохого. В отношении Наполеона говорит об этом повествование, но конечно заставляет задуматься о любой власти и любом насилии.

Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого — нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.

- «C’est grand!» [Это величественно!] — говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand — хорошо, не grand — дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких-то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c’est grand, и душа его покойна.

«Du sublime (он что-то sublime видит в себе) au ridicule il n’y a qu’un pas», — говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n’y a qu’un pas». [величественное... От величественного до смешного только один шаг... ]

И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости. Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.

Княжна Марья и Наташа после смерти князя Андрея. Прикосновение к чему-то великому и интимному — в чувствах, но не в словах.

Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.

Наташа вспоминает слова, сказанные князю Андрею, проговаривает их иначе, меняя не только форму, но и смысл, хотя его уже давно нет. Суть касается отношений страдающего больного и ухаживающего за ним. Может ли это продолжаться долго или вопрос вообще не в этом? Пусть продолжается долго, важно совсем не это, а другое.

«Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие».

«Клин клином вышибают», говорит мудрая пословица. Смерть брата и необходимость поддержки матери вернули к жизни Наташу, после смерти князя Андрея уже потерявшую смысл жизни окончательно.

Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что-то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что-то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней.

Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню.

Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни — любовь — еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь. Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей.

И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.

Освобождение Пьера, снятие напряжение тела и души, и болезнь – как расслабление, реакция организма и, все-таки, выздоровление:

Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все-таки выздоровел.

Философия и концепция жизни стала сильно проще. Интересные мысли про свободу, в т.ч. как свободу от цели и противопоставление свободы и веры:

То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это-то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие. Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, — не веру в какие-нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде.

И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос — зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.

Изменение в отношениях с людьми. Терпимость, толерантность, говоря языком более современным:

…со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по-своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях.

Авторское мнение о роли в семье и поведении умной женщины. Не той, которая без умолку говорит, спорит, доказываю свою правоту и значимость, а той, которая своим умом, чувством и тактом правильно направляет на свершения мужчину, становясь с ним единым целым.

Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, — не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины.

Отношение к людям не по оценке людей:

Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.

В конце книги собраны рассуждения Толстого, где в большей степени, чем по ходу повествования переплетается история, политика и дипломатия, военная стратегия, нравственность и, конечно, философия.

Вот, в частности, цитата об ограниченности возможностей человеческого разума.

Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, — то уничтожится возможность жизни.

Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.

Отношения мужа и жены, на примере отношения Николая и графини (после замужества) Марьи показаны как один из вариантов возможной гармонии в семейных отношениях:

… думал Николай; но это неустанное, вечное душевное напряжение, имеющее целью только нравственное добро детей, — восхищало его. Ежели бы Николай мог сознавать свое чувство, то он нашел бы, что главное основание его твердой, нежной и гордой любви к жене имело основанием всегда это чувство удивления перед ее душевностью, перед тем, почти недоступным для Николая, возвышенным, нравственным миром, в котором всегда жила его жена.

Второй пример гармонии супружеских отношений – Пьер и Наташа, пример отношения глубокого чувства взаимопонимания, выраженного часто совершенно простыми словами. Автор сравнивает со сном:

Как в сновидении все бывает неверно, бессмысленно и противоречиво, кроме чувства, руководящего сновидением, так и в этом общении, противном всем законам рассудка, последовательны и ясны не речи, а только чувство, которое руководит ими.

Богатство — бедность, слава — неизвестность, власть — подвластность, сила — слабость, здоровье — болезнь, образование — невежество, труд — досуг, сытость — голод, добродетель — порок суть только большие или меньшие степени свободы.

Постепенность представления о большей или меньшей свободе и необходимости в этом отношении зависит от большего или меньшего промежутка времени от совершения поступка до суждения о нем.

Для того чтобы представить его себе свободным, надо представить его себе в настоящем, в грани прошедшего и будущего, то есть вне времени, что невозможно…

В заключение стоит лишь сказать, что «Война и мир», безусловно, — не имеющее аналогов в мировой литературе произведение. Произведение, где ярко описаны все чувства человеческие и критические события жизни человека – как жизни духовной, так и жизни в обществе: рождение и смерть, любовь и измена, вера и неверие, надежда и отчаяние, родственные чувства, тяга к правде, суета и одиночество, страх и бесстрашие, подвиг и подлость, фальшь и искренность, мысли и чувства, война и мир. Да, «Война и мир» — это книга, которую можно и нужно читать многократно, чтобы чаще думать о вечных ценностях, учиться жить и чувствовать по-настоящему, быть человеком.

Нравственные ценности Татьяны Лариной по роману Евгений Онегин

Первым реалистическим романом в истории русской литературы считается роман в стихах А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Виссарион Григорьевич Белинский считал его «энциклопедией русской жизни». Пушкин всегда мечтал создать какое-нибудь произведение, главными героями которого были бы его современники. По канонам романтизма, зародившегося в Европе к концу 18 века, женским идеалом стала поэтическая девушка. Такая девушка и появляется в романе «Евгений Онегин».

Самый известный женский образ русской литературы - Татьяна Ларина - любимая героиня поэта. Она - героиня совести, обладающая высокими нравственными ценностями. В литературе, также как и в искусстве, возможно такое чудо, когда художник всерьез увлекается своим собственным творением. Так и Александр Сергеевич, работая над романом «Евгений Онегин», увлекся чудесной, оживающей под его пером, девушкой. Татьяна была для него «милым идеалом», похожая и обликом, и душой на музу поэта. Характер Татьяны Лариной раскрывается перед нами и как неповторимая индивидуальность, и как тип русской девушки, живущей в провинциальной дворянской семье.

Близость к иному миру и к народной России, олицетворением которой была няня, оберегала чистоту души Татьяны. Татьяна очень любила природу: играм со сверстниками она предпочитала одинокие прогулки. Ее любимым временем года била зима:

Татьяна (русская душою,

Сама не зная, почему)

С ее холодною красою

Любила русскую зиму…

Жизнь природы близка и знакома ей с детства. Это мир ее души, мир бесконечно близкий. В этом мире Татьяна свободна от одиночества, от непонимания, здесь чувства находят отклик, жажда счастья становится естественным законным желанием. На протяжении всей жизни Татьяна сохраняет в себе эту цельность и естественность натуры, которые воспитываются лишь в тесном общении с природой. Татьяна инстинктивно, сердцем, а не умом, почувствовала в Онегине человека под стать себе. Как ни был сдержан Онегин во время первой встречи, как ни была под маской светской любезности скрыта его личность, Татьяна сумела угадать его исключительность. Естественность, глубокая человечность, свойственные Татьяне, вдруг при первом столкновении с жизнью пришли в движение, сделали ее смелой и самостоятельной. Полюбив Онегина, она первая делает важный шаг: пишет ему письмо. Именно здесь роман достигает кульминации. Признание Татьяны, дышавшее такой любовью и такой искренностью, не было услышано и понято охлажденным сердцем Онегина. Евгений не способен был ответить девушке, потому что чувства его были безжалостно искажены обществом. Отповедь Онегина отдалила его от Татьяны.

«Евгений Онегин» - философский роман, роман о смысле жизни. В нем Пушкин поднимал проблемы бытия, размышлял о том, что такое добро и зло. И если жизнь Онегина бессмысленна, он сеет зло, смерть, безразличие вокруг себя, то Татьяна - личность цельная, гармоничная, а смысл своей жизни она видит в любви, выполнении своего долга перед мужем. Примирившись с суровыми законами жизни, лишавшими человека счастья, Татьяна принуждена была бороться за своё достоинство, проявляя в этой борьбе бескомпромиссность и присущую ей моральную силу, именно в этом заключались нравственные ценности Татьяны.

«ДУХОВНО-НРАВСТВЕННЫЕ ЦЕННОСТИ РУССКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ алентин Распутин, говоря о великом воспитательном подвиге русской литературы всех эпох отметил: «В...»

Е.И. Дворникова

ДУХОВНО-НРАВСТВЕННЫЕ ЦЕННОСТИ

РУССКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

алентин Распутин, говоря о великом воспитательном подвиге русской

литературы всех эпох отметил: «В мрачные времена безбожия литеВ ратура в помощь церкви теплила в народе свет упования небесного и

не позволяла душам зарасти скверной. Из книг звонили колокола и

звучали обрядовые колокольцы, в них не умолкало эпическое самодвижение жизни... и такой красоты растекались закаты над родной землей, что плакала и ликовала от восторга читательская душа... Литература не была слепой и замечала наступление зла, но отречься от добра для нее было равносильно тому, как молитве отречься от Бога» (из «Слова при вручении литературной премии А.И. Солженицына 4 мая 2000г.»).

Понятие «русский писатель» поэтому издавна означало нечто гораздо большее, чем только писатель, и одновременно, о чем говорил еще Достоевский, нечто большее, чем просто русский, то есть национально и регионально ограниченный «мастер культуры». Все великие русские писатели стремились зажечь путеводные звезды, которые вечно жили бы в человеческих душах.

Русская литература - «феномен изумительный» (М.Горький), «это нечто неподражаемое, неповторимое, то, что в высоко художественной форме сосредоточивает огромный познавательный, эмоционально-эстетический и духовный опыт;... это произведения, сконцентрировавшие значительные вечные ценности», а «ценность есть нечто всепроникающее, определяющее смысл и всего мира в целом, и каждой личности, и каждого события, и каждого поступка...» . Русские мыслители (Н.А. Бердяев, В.В. Розанов, П.А Флоренский, С. Булгаков, И.А. Ильин, К.Н.

Леонтьев и др.) представляют гуманизм русских писателей как величественное качеЕ.И. Дворникова ство русского духа. Гуманизм - система общечеловеческих ценностей - совокупность идей, принципов, традиций, ценимых народами на протяжении многих веков. Они выше узкоклассовых, национальных, политических. Общечеловеческими ценностями являются предметы и явления как духовного, так и материального порядка, которые обладают значимостью для общества, для всех социальных групп и всякого индивида, способностью удовлетворить интересы человека; идеальные, духовные ценности - это эстетические и этические взгляды, нравственные принципы и установки человека на добро, благоустройство мыслей и поступков, справедливость, честь, достоинство, милосердие и как высшее проявление духовности - гуманизм отношений к людям и между людьми.

Художественное произведение - «живое знание» (В.П. Зинченко), главными признаками которого являются открытость, недосказанность и незавершенность. А.С.

Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Н.А.Некрасов, А.Майков и др. видят жизнь по-разному, каждый из них создает свой художественный мир, «внутреннюю форму литературного произведения» . У каждого писателя своя логика, своя точка зрения на мир и человека, своя система ценностей. Автор, разумеется, имеет свою концепцию бытия, но он не подавляет личность своих героев, хотя может вступать с ними в диалог. На полифонии голосов, диалоге личностей строятся многие произведения.

«Не множество характеров и судеб в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертываются в произведениях, - писал в этой связи М.М. Бахтин, но именно множественность равноправных сознаний с их мирами сочетаются здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события» . Художник спорит, соглашается, поддерживает, опровергает, развивает, рушит, продолжает сделанное предшественниками и современниками. И здесь важно слышать разные голоса разных писателей, говорящих о том, «что тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить» .

Русская классическая литература не только показывает жизнь, какая она есть, но и пробуждает «в человеке устремленность к жизни, какой она должна быть» (Ю.Н.

Сохряков), это «глубокая, никогда не прекращающаяся, никогда не истощающаяся жажда праведности, мечта о совершенстве» . Многие произведения русской классической литературы вызывают бурные литературные и общественные дискуссии.

Это и «Гроза» А.Н. Островского, «Отцы и дети» И.С. Тургенева, «Кто виноват?» А.И.

Герцена, «Люди 40-х годов» А.Ф. Писемского, романы И.А. Гончарова, пьеса «Вишневый сад» А.П. Чехова и многие другие. Произведения отражают те явления, которые можно обозначить как социодинамику культуры, т.е. исследование процессов и явлений движения культуры «в зависимости от изменения, развития общества»

А «составить объективное мнение об эпохе можно, только взглянув одновременно со многих несовместимых друг с другом точек зрения» . Писатели не просто фиксируют или иллюстрируют те или иные общественно- культурные явления, а проникают, «вживаются» в них, стремясь понять их ведущие проблемы, движение общеЕ.И. Дворникова ственного и индивидуального сознания. Авторская позиция в таких произведениях настолько неоднозначна, что вызывает зачастую яростную критику. Поэтому с позиции социодинамики культуры верным способом избавления от стереотипов интерпретаций и оценок литературного произведения является его прочтение как текста культуры, отразившего столкновение и динамику разных точек зрения: социальных, политических, этических, эстетических, философских. При этом среди сопоставлений можно различать: внутритекстовые (сопоставление разных оценок текста читателями и критиками), интерпретационные (сопоставление разных интерпретаций текста на основе авторского инварианта - историко- генетический и историко-функциональный подходы), межтекстовые (сопоставление разных произведений изучаемого автора или разных авторов, между которыми возможно установить типологические связи), надтекстовые (сопоставление произведений разных искусств) . Движение лейтмотивов, этапы духовных возвышений и кризисов, «движение идеалов» связаны единой цепью и составляют историю развития литературы как историю отраженного в слове духовного опыта поколений. Своеобразие и уникальная сила литературы проистекает из её материала. Материалом этим является язык, а базовым элементом языка художественного творчества является слово, словесный знак. Слово в контексте мировой культуры ассоциируется с Творением и Творцом. Ведь сказано в Писании: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Все через него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Св. Иоанна).

Обратимся к стихотворению в прозе И.С. Тургенева «СТОЙ!».

Стой! Какою я теперь тебя вижу - останься навсегда такою в моей памяти!

С губ сорвался последний вдохновенный звук - глаза не блестят и не сверкают - они меркнут, отягощенные счастьем, блаженным сознанием той красоты, которую удалось тебе выразить, той красоты, вслед которой ты словно простираешь твои торжествующие, твои изнеможенные руки!

Какой свет, тоньше и чище солнечного света, разлился по всем твоим членам, по малейшим складкам твоей одежды?

Какой бог своим ласковым дуновением откинул назад твои рассыпанные кудри?

Его лобзание горит на твоем теле, как мрамор, побледневшем челе!

Вот она - открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви! Вот оно, вот оно, бессмертие! Другого бессмертия нет - и не надо. В это мгновение ты бессмертна.

Оно пройдет - и ты снова щепотка пепла, женщина, дитя... Но что тебе за дело!

В это мгновенье - ты стала выше, ты стала вне всего преходящего, временного. Это твое мгновение не кончится никогда.

Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, уровни в душу мою отблеск твоей вечности!

Если выделить опорные слова данного стихотворения в прозе И.С. Тургенева, то ими будут: звук... красота... Бог... тайна... поэзия... бессмертие... душа... вечность...

Получается, что счастье, это то самое мгновенье, которое поэт стремится остановить, Е.И. Дворникова запечатлеть в слове, возможно только при условии единства всех этих понятий.

Вдохновенный звук, священный свет, божественное прикосновение создают одушевленную красоту. И только такая красота имеет право на бессмертие. А значит, тайна красоты, бессмертия, не в совершенстве линий, не во внешнем впечатлении, а в понимании, в созвучии душ, в торжестве, которое может дать только счастье вдохновения.

Слово, таким образом, обладает высоким творческим, созидательным смыслом и является неоспоримой ценностью.

Слово Божественное и Человеческое, слово Пушкина и Достоевского, Гоголя и Лермонтова, Тургенева и Толстого, Чехова и Тютчева и т.д. Если Вселенная - это большой мир, а человек - малый, то книга, слово, литературное творчество является посредующим началом между мирами. «Авторские миры художников - сообщающиеся миры. Их тайными перекличками, их «диалогом» творится живая картина нашей литературы» . Русская литература «стала русской Библией, творцом нравственно-исторических смыслов для своего народа» .

Ведь именно она «несет в себе, воздействует на людей, передает людям именно самое сильное в регуляции деятельности - смысл» . A поскольку «универсалии смысла» - общечеловеческие ценности - «кристаллизуются в типичных ситуациях», то сопоставление таких отраженных в искусстве ситуаций усилит его суггестивное воздействие и может способствовать открытию «законов душевной жизни человека»

Русская классическая литература XIX века - сумма «вочеловеченных» идей, выражающихся в системе эстетических конфликтов: человек и природа, человек и общество, человек и история, человек и власть, человек и судьба, человек и народ, человек и Бог, человек и обстоятельства (которые в художественных произведениях все более дифференцируются, включая и национальные, и психологические, и социальные и др. факторы). Важной стороной системы конфликтов является углубление в противоречия личности с другой личностью, а также в мир противоречий внутри одной личности. При этом, как считает Т.К. Черная, «мир личности и мир вокруг личности приобретает одинаковую важность. В этой системе мышления присутствует обостренное, иногда даже болезненное чувство неприятия всего, что мешает утверждению добра, и здесь обобщающая сила русского художественного слова достигает могучего действия. Но русская литература не просто отрицает те явления, которые не вызывают одобрения писателей, а своими эстетическими способами познания анализирует, изучает их, стараясь определить их «собственную норму». .

Литература дает неопытному, мало пожившему человеку возможность, какую не дает реальность:

существование по-другому мыслящего и чувствующего, по-другому воспринимающего мир человека, с одной стороны пережить множество других жизней, попробовать себя в разных обстоятельствах, испытать неиспытанные еще состояния любви и ненависти, милосердия и искушения, победы и поражения и тем самым получить опосредованный жизненный опыт. Русская классическая литература дает каждому человеку возможность осознания смысла человеческого бытия, его многомерности, сделать опыт Е.И. Дворникова Другого не просто интересным, а сущностно значимым. Именно литература может помочь человеку определить свои жизненные позиции, свои представления о нравственном и безнравственном, предупредить читателя о последствиях выбора того или иного способа жизни, тех или иных ценностных установок, поступков и их мотивов.

Классическая литература «воспитывает терпимость не только потому, что, как и религия, наполнена нравственными истинами. Не прямая проповедь этики или религиозный запрет сегодня способны остановить агрессию, а восхищение красотой мира и возможным совершенством человека, отзывчивостью души, способной чужое горе или чужую радость ощутить как собственное, личное потрясение» . Главная уникальная особенность русской классической литературы - в гуманизации, в очеловечивании, в «выделывании» людей. (Достоевский Ф.М.) Русская литература - не только важная часть культуры Российского государства, но и скрепляющий состав нашей духовной жизни: в ней - и культура, и история, и средоточие наших духовных святынь. Известны слова Стефана Цвейга, сравнившего характерные позиции писателей разных национальных культурных сфер: «У Диккенса целью всех стремлений будет миловидный коттедж на лоне природы с веселой толпой детей, у Бальзака - замок с титулом пэра и миллионами.... Кто из героев Достоевского стремится к этому?

Никто.... Они требуют всего - всю полноту чувства, всю глубину мира - единую жизнь» . Очень выразительная характеристика, тем более, что на место имени Достоевского можно поставить любое другое имя русского классика. Как видим, в русской литературе совершенно иная система ценностей - внутренняя духовно- нравственная свобода личности, ответственность перед народом, Родиной и самим собой; свобода саморазвития личности; способность к постоянному поиску истины, идеалов, одухотворяющих человека; творческое художественно-эстетическое восприятие мира; протест против любых форм насилия; преклонение перед идеалами народной жизни, осуждение духа наживы и эгоизма.

В образах получил удивительно многогранное отображение «феномен, которого никому не миновать» (Достоевский) - процесс многотрудного, противоречивого, тернистого становления, духовного рождения «в человеке человека» (Достоевский), личности - с ее вечной двуединой проблемой:

исторически неизбежной обособленности и такой же исторически обусловленной и нравственно необходимой неотделимости - от общества, народа, человечества . Для русских писателей «человек должен быть не «маленьким» и не «лишним», не чиновником, не унтером, не попрыгуньей, не душечкой, не Ионычем, а Человеком» (А.П. Чехов). Русская классическая литература «неотъемлема как сила, духовно структурирующая и созидающая человека» .

Каждое произведение классики, принадлежа к непреходящим ценностям, передает дух своего времени. Во все времена философы, писатели и поэты обращали свое внимание к рассмотрению феномена свободы. Б. Спиноза считал, что свобода - «познанная необходимость», И. Кант - «самозаконодательство», Н.А. Бердяев

Е.И. Дворникова

«творчество». И.А. Ильин справедливо пишет: «Пока человек пользуется свободой, он мало думает о ней. Он дышит, живет и наслаждается ею. Свобода подобна воздуху:

человек дышит воздухом, не думая о нем. Мы вспоминаем о нем обычно лишь тогда, когда его не хватает, когда он становится тяжелым или смраден, - когда человек начинает задыхаться. Тогда мы вспоминаем, что без воздуха нельзя жить, что мы забыли о нем и не дорожим им, что он, безусловно, необходим, что начнется гибель»

И далее: «Свобода есть духовный воздух для человека» . Идеал свободы в творчестве русских писателей эволюционирует от традиционных просветительских представлений о справедливом общественном устройстве через романтическое неприятие любой формы несвободы и порабощения к философскому пониманию свободы высшей, духовной, которую одну не может отнять у человека никакой тиран.

Для Пушкина важно помнить, что Бог «даровал человеку свободу и возложил на него ответственность за выбор между добром и злом; значит, лишаясь свободы, человек лишается возможности различать эти нравственные полюса, утрачивает смысл своего бытия, способность строить отношения с людьми, творческую силу» .

Потому-то высокий идеал свободы и одухотворяет поэзию Пушкина на протяжении всей его жизни. Свобода для Пушкина - это свобода иметь свое мнение об обществе, об историческом прошлом своего народа, возможность критически оценивать «громкие права, от коих не одна кружится голова». С личной независимостью поэт связывал и неприкосновенность «пенатов», то есть семьи, дома, творческого труда. Пушкин создал свой манифест личной свободы. Во-первых, «никому /Отчета не давать, себе лишь самому / Служить и угождать», во-вторых, «для власти, для ливреи / Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи». Наконец, самое главное и заветное - целая программа жизни: По прихоти своей скитаться здесь и там. Дивясь божественным природы красотам. И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. - Вот счастье! Вот права... Это и есть истинное понимание Пушкиным подлинной ценности свободы. «Муза Пушкина -... муза его мысли и духовной жизни есть настоящая русская муза: ее истинная духовная глубина, ее великая и серьезная жизненная мудрость проникнута той простотой, безыскусственностью, непосредственностью, которая образует невыразимое своеобразие русского духа» . Дух, по мнению М.М. Бахтина, является основой сознания и опыта человечества, главным в его культуре. Литература XIX века - «выработанный веками культурной жизни человечества мощнейший механизм органического, ненасильственного становления личности путем ее целостного духовного самоопределения» .

Вся наша литература XIX века пронизана духовностью. С позиции русского философа И.А. Ильина, духовность - «творчески созидательное, жизнеутверждающее начало, - это идеал, к которому должна восходить, возвышаться в своем самосовершенствовании личность» . Духовность - это способность бескорыстного, самоценного стремления к абсолютной Истине, Добру и Красоте, осуществление этого стремления в жизни и осознание его как отличительного признака подлинно человеЕ.И. Дворникова ческого в человеке . Духовность русской классической литературы породила ее главные ценности - «это полнота отношения к Истине, состояние, сливающее воедино ум, веру, смирение, незлобие, любовь, доброделание, соборность, миролюбие, милосердие и целомудрие, простосердечие, покаяние и послушание» .

Духовность русской литературы - в ее соборности. Соборность - это «целостное сочетание свободы и единства многих людей на основе их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям» .Таким образом, соборность может быть определена как форма человеческого Всеединства (Вл.Соловьев), свойственная православному менталитету и опирающаяся на событие, единение душ, соработничество, правду отношений . Такое понимание соборности соответствовало древнерусскому пониманию «лад».

Русское слово «лад» обращено к душевно-сердечной иерархии ценностей. Лад настрой, обретенный через душевное участие. Душа, по М.М. Бахтину, - это то, что внутри человека, но вместе с тем она образуется из того, что определяет ее извне.

Русские классики в лице Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Тургенева, Толстого и Достоевского, Лескова и Чехова и др. еще раз напомнили о том, что человек обладает душой, которая часто бывает не в порядке, которая может болеть, мучиться, страдать и которая нуждается в любви, жалости, сострадании. Именно душа - одно из главных действующих лиц русской литературы. В.А. Жуковский «открыл русской поэзии душу человеческую» - писал Г.А. Гуковский . Это внутренний мир человека, сфера его сердечных чувств, его душа. Поэт глубоко проникает в душевную организацию изображаемого человека и воспроизводит мир собственной души. «Душа - это то общее, что дано людям, что их сближает, а не разъединяет» .

Духовно-душевные черты составляют «эстетику души» положительных героев в творчестве Пушкина и Гоголя, Тургенева и Некрасова, Гончарова, Лескова, Островского, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Толстого и Чехова: свобода, праведность, правдолюбие, терпимость, доброта, милосердие, совесть, страдание, сострадание, раскаяние, любовь, смирение, жалость, ум, возвышенность, честь, благородство, справедливость, честность, истинное собственное достоинство, самоотверженность, чувство долга и ответственности, доверчивость, терпимость, открытость, искренность, простодушие, скромность, умение прощать, органичность и целостность мировосприятия, мировидения - эти свойства, психологически обусловленные отсутствием самолюбия и гасящие его агрессивно-захватнические проявления, составляют «твердую сердцевину» людей, которая характеризуется их органической расположенностью к добру. Ведь по глубокому убеждению А.П. Чехова, «... мир погибает не от разбойников и не от воров, а от скрытой ненависти, от вражды между хорошими людьми, от всех этих мелких дрязг, которых не видят люди...». . Отсутствие их в чистом и добром сердце эгоистических мотивов и меркантильных установок позволяет им полнее понимать и сердечнее любить других людей. Все это не обостряет, а, напротив, смягчает гордыню и эгоизм окружающих, сужает границу их самости, способствует Е.И. Дворникова обнаружению добрых сторон их души (Б.Н.Тарасов). Таково воздействие князя Мышкина на генерала Епанчина в романе Ф.М. Достоевского «Идиот»: «Взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения», что Епанчин тотчас же покинул свою настороженность. Обозленный и готовый уничтожить князя, Рогожин при встрече с ним растерял всю злобу, и тот сделался ему «по-прежнему люб». Благотворное воздействие сердечно-понимающего отношения к людям проявляется и в любви-жалости князя Мышкина, которая в противоположность любви-страсти не делает своего предмета объектом подчинения и господства. В его тяге к Настасье Филипповне ощущалось «как бы влечение к какому-то жалкому и больному ребенку, которого трудно и даже невозможно оставить на свою волю», и он ее «любит не любовью, а жалостью».

Его выбор между Аглаей и Настасьей Филипповной был предопределен так: «Ведь она такая несчастная». Незнакомые ей до сих пор человечность и бескорыстие способствуют нравственному сдвигу в ожесточенной душе: «А князь для меня то, что я в него в первого во всю мою жизнь, как в истинно преданного человека, поверила. Он в меня с одного взгляда поверил, и я ему верю». Преобразующее воздействие конкретно-доброго поведения князя Мышкина неоднократно подчеркивалось Достоевским.

В романе «Братья Карамазовы» для «кроткого» Алеши Карамазова способность к состраданию, порождаемая душевной отзывчивостью, жизненно необходимое дело.

Это для него духовное призвание, неустанный душевный труд. Даже в его неисправимом отце зашевелилось что-то доброе при общении с беззлобным, открытым и доверчивым сыном. «Приезд Алеши как бы подействовал на него даже с нравственной стороны, как бы что-то проснулось в этом безвременном старике из того, что давно заглохло в душе его». Видя в младшем сыне «полное отсутствие презрения» к себе, Федор Павлович признается: «Я только одного тебя не боюсь... С тобой только одним бывали у меня добренькие минутки, а то ведь я злой человек». Исцеляющую силу в брате прозревает и Иван Карамазов, всегда злобно усмехавшийся, а при встрече с ним вдруг раскрывшийся с «радостной», «детской» стороны. «...Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я, может быть, себя хотел бы исцелить тобою, - улыбнулся вдруг Иван, совсем как маленький, кроткий мальчик. Никогда еще Алеша не видел у него такой улыбки».

«Неисследимую» (Достоевский) черту в душах людей проводит Алеша Карамазов. Поданная им «луковка» перевернула сердце Груше, расширив зону добра в нем. Он увидел в ней не просто женщину, предмет страсти, но и личность, измученного человека, нуждающегося в помощи, понимании и искреннем сочувствии.

«Пожалел он меня первый, единый, вот что!»

«...Жалость - драгоценность наша и искоренять ее из общества страшно. Когда общество перестанет жалеть слабых и угнетенных, тогда ему же самому станет плохо:

очерствеет и засохнет, станет развратно и бесплодно», - писал Ф.М. Достоевский . Именно Достоевский своим творчеством призывал культивировать в человеЕ.И. Дворникова ке душевность, доброту, открытость, терпение. В романе «Преступление и наказание»

Соня Мармеладова в условиях бедной, трудной, грубой жизни (разлад во взаимоотношениях отца и мачехи и как следствие - пьянство отца, бедственное положение семьи, болезнь Катерины Ивановны, вынужденное падение и душевные страдания после него, убийство Лизаветы, гибель, отца, обвинение Лужиным в воровстве, смерть мачехи, переживания, связанные с Раскольниковым (признание, суд, каторга.)) сумела сохранить в себе чистую душу, любовь к людям, веру в добро. Соня обладает удивительным нравственным чутьем на доброту и правду, редким умением видеть в людях прежде всего их лучшие качества, будь это квартирные хозяева Капернаумовы («Хозяева очень хорошие, очень ласковые.

И очень добрые...») или каторжане. Перенесенные горе, потери, страдания научили Соню «молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать... и любить» . В эпизоде, когда Мармеладов просит у дочери деньги на похмелье, она «тридцать копеек вынесла, своими руками, последние, все, что было, сам видел... Ничего не сказала, только молча на меня посмотрела... Так не на земле, а там... о людях тоскуют, плачут, а не укоряют, не укоряют!.. А это больней-с, больней-с, когда не укоряют!..» Мармеладов почувствовал во взгляде Сони великое терпение и любовь. В нем, жалком и потерявшемся, она видела человека, доброго и мучающегося оттого, что Катерина Ивановна его не любит («О, если б она пожалела меня!»), человека, у которого «черта наступила». И самое главное - не судила. Сострадание и любовь вместо осуждения пробуждают в герое чувство вины, муки совести, из которых перед смертью рождается покаяние (еще Павел Флоренский объяснил силу таинства покаяния (раскаяния) - это не прощенный грех, но истребление прошлого, когда греховное прошлое вычеркивается, выскабливается из души, уничтожается в ней , а в контексте православного миросозерцания Ф.Достоевского происходит возрождение души Мармеладова.

Соня после признания Раскольникова в убийстве интуитивно сразу поняла, что произошла страшная подмена ценностей: истинное, Божье в душе Раскольникова было заменено дьявольским: рассудочная, бездушная теория, этот мрачный катехизис стал его верой и законом: «Что вы... над собой сделали!» Исповедь Раскольникова Соня воспринимает очень обостренно, всей душой, безмерно страдая за него, автор отмечает это в ремарках: «вскричала со страданием», «со страданием произнесла она», «бросилась на шею, обняла его и крепко-крепко сжала его руками, заплакала навзрыд», «вскрикнула, всплеснув руками»...

Она сразу поняла весь трагизм ситуации:

«Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете!» Именно смиренное сострадание Сонечки производит воздействие на твердую «наполеоновскую» душу Раскольникова, доброе чувство «волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее».

Кроткая Соня избрала иной путь, чем Раскольников, - не бунт, а смирение перед Богом. Но кротость и смирение ни в коей мере не означают безволия или рабской покорности, как нередко предполагает обыденное сознание . И Соня, прежде робкая, молчаливая, теперь страстно изумляется выводам Раскольникова: «Это челоЕ.И. Дворникова век-то вошь!» «Убивать? Убивать-то право имеете?..» В ее словах чувствуется огромная нравственная сила. И Раскольников «всматривался...в эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким огнем, таким суровым энергическим чувством, в это маленькое тело, еще дрожавшее от негодования и гнева, и все это казалось ему более и более странным, почти невозможным».

Смирение как добродетель и «состоит в полном отсутствии гордости, честолюбия и колкого самолюбия, в склонности просто забывать о своем я и относиться ко всем людям как к существам, совершенно равным себе и друг другу; все обусловленные заботою о своем я поводы для неприязни к людям отпадают, и выдвигаются на первый план любовное участие в чужой жизни» . Раскольников «смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви!» Та высшая, самая светлая любовь, сострадательная, милосердная, христианская, видящая в нем, оступившемся

Человека, любовь, которая поведет Соню на каторгу для его спасения, любовь молчаливая, ненавязчивая, не требующая ответа. «Ненасытимое сострадание», «юродство» Сонечки оказывается жизнестроительным, душеспасительным для Раскольникова. Ведь главное для человека - это храм души, который он обретает через страдания, ибо человек с храмом в душе обрел уже самые главные узы в мирозданье - узы веры, которые строятся лишь любовью, радостью и красотой, той самой, что «спасет мир».

Рассказ А.П.Чехова «Студент» выполняет древнейшую и, в сущности, главнейшую функцию литературы - ориентирующую. 22-летний персонаж Иван Великопольский не верит в улучшение жизни и через тысячу лет, а смысл человеческого существования усматривает не в конце человеческой истории, а в её начале.

Здесь, как в Библии, «начало - не просто временная точка отсчета, но некое лоно изначальности, основание, принцип и первоначало. Оно не только было, но как бы продолжает существовать и сосуществовать с настоящим как особый уровень бытия, на котором все «правильно», поэтому человек, желающий действовать «правильно», обязан сверяться с «началом» как с образцом» . А.П.Чехов в своем рассказе дотрагивается до начала. Чеховскому студенту Ивану Великопольскому удаётся «сверяться с началом». Он учится жить, думать, чувствовать, испытывая от всего этого радость, удовлетворение, будучи не подонком и не героем, а обыкновенным человеком. Именно эти три точки отсчёта в человеческом поведении - подлость, героизм, норма - обсуждаются в разговоре студента Ивана с крестьянками Василисой и Лукерьей.

Чехов точно, ненавязчиво подключает и читателя к этому разговору: «Поговорили», пишет он и ставит точку: разговор был бескорыстный - студент вдов не «агитирует», да и им от него ничего не нужно. Просто люди встретились.

Представители одной и той же культуры:

Небось, была на двенадцати Евангелиях?

Была,- ответила Василиса. .

Е.И. Дворникова

И стало быть, есть у Василисы в её житейском активе некие точки отсчёта, жизнеспособные символы. Такой человек не станет в житейском отчаянии бесконечно катиться вниз, ибо знает, что всё равно невозможно пасть ниже Иуды (подлость). Он не будет в суетной гордыне бесконечно стремиться вверх, ибо знает, что всё равно невозможно подняться выше Христа (героизм в страдании, бесконечное самопожертвование, окончательная победа над злом путём его искупления). С мудростью и реализмом будет относиться он к подъёмам и провалам своей трудной жизни обыкновенного человека. Студент напомнил Василисе и Лукерье лишь один сюжет из 22 главы «От Луки святого благовествования» - великолепного законченного художественного произведения - эпизод с Петром. Именно Евангелие от Луки ближе, понятнее современному человеку, чем другие христианские канонические тексты: исследователь С.С.

Аверинцев недаром отмечает «литературный талант и редкую способность психологического вчувствования» автора и даже указывает на то, что в этом третьем Евангелии «Иисус изображён божественнее, чем в первых двух, но в то же время и много человечнее» . Возникает художественная символика такого типа, который станет основным для мирового искусства как минимум ещё на два тысячелетия: это не мёртвый знак застывшего смысла, а живой образ живого. И первый такой очеловеченный символ - Христос: Бог и одновременно - живой человек, способный терзаться, сомневаться, страдать.

В рассказе А.П.Чехова речь идёт о таких общечеловеческих и неоднозначных вещах, как мужество и предательство. Есть добровольное предательство. Оно не может быть названо и объяснено иначе, чем как прямое вторжение зла: «Вошёл же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати, И он пошёл и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им» [Лк., 22,3-4].

Интересно, что Лука, в отличие от других евангелистов, ничего не говорит о пресловутых тридцати сребренниках (сумма по тем временам немалая!), как бы косвенно отказываясь от какого бы то ни было рационального объяснения поступка Иуды, давая понять, что никакая корысть не может быть истинным и достаточным мотивом предательства учителя учеником. Оно - «от сатаны».

Есть невольное предательство. Оно - от слабости человеческой.

Обыкновенный человек считает себя достаточно сильным для того, чтобы жить честно и достойно. «С Тобою я готов и в темницу и на смерть идти»,- говорит Пётр Иисусу. - «Но Он сказал: говорю тебе, Пётр, не пропоёт петух сегодня, как ты трижды отречёшься, что не знаешь Меня» [Лк., 22,33-34].

В точности, без каких-либо изменений процитировав этот диалог Иисуса и Петра, чеховский студент затем как бы пытается поставить себя на место Петра и тем самым как бы продолжает лишь намеченный Лукой в отношении Петра (ведь главный образ для евангелиста все же Иисус) процесс «психологического вчувствования»: «...а Петр, изнеможённый, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся,

Е.И. Дворникова

предчувствуя, что вот-вот на земле произойдёт что-то ужасное, шел вслед... Он страстно, без памяти любил Иисуса, и теперь видел издали, как его били...».

Чеховский студент сам не заметил, как увлёкся, стал домысливать подробности за евангелиста, как, передавая всю степень отчаяния Петра, нечаянно перешел на язык человека своего времени, тоскующего по ощутимо близкому, но и безнадёжно утраченному идеалу. Именно в этот момент Чехов впервые отмечает проблеск внимания и понимания слушательниц: «Лукерья оставила ложки и устремила неподвижный взгляд на студента. Чехов сумел задержать наше внимание на той проблеме, которая представлялась ему единственно важной. И был прав философ С.Н.Булгаков, когда писал, что «из всех философских проблем... наиболее часто и настойчиво ставится Чеховым этот вопрос не о силе человека, а о его бессилии... Общечеловеческий, а потому самому и философский вопрос, дающий главное содержание творчеству Чехова, есть вопрос о нравственной слабости, бессилии добра в душе среднего человека...» Но если этот вопрос - разрешимый, то и жить человеку легче. Он не станет сильнее, но он будет знать, на что направить силы. «...Если она заплакала, - думает студент о своей собеседнице-крестьянке, - то, значит, все, происходившее в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение...». В этот момент Чехов снова заставляет своего героя увидеть свет «одинокого огня» на вдовьих огородах, только теперь для этого ему нужно оглянуться назад. Студент продолжает свой невеселый путь в сумрачном мире, но отныне он твердо знает, что «прошлое... связано настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».

А будущее исключено из чеховского мира как точка отсчета или конечная цель.

В этом мире мысль о будущем возможна лишь как развитие ощущения настоящего:

либо «все эти ужасы были, есть и будут» (как представляется герою в начале рассказа), либо «чувство молодости, здоровья, силы» («ему было только 22 года») прямо сопряжено с «невыразимо сладким ожиданием счастья» (в финале). А «идея» рассказа даже грамматически отнесена к прошлому: «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по- видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле» (а не составляют и тем более не будут составлять). Может быть, это случайность?.. Но, по верному замечанию И.А.Виноградова, высокое авторское мнение о «Студенте» «если и не говорит нам о ценности новеллы, то, по крайней мере, позволяет заключить, что Чехов выразил в ней нечто особенно существенное для него, особенно органически «передуманное и перечувствованное»...» . Ведь настоящее произведение художественной литературы - это всегда сгусток духовности.

Пусть художественный текст - не сама истина, пусть он отблеск ее, но отблеск мгно

Е.И. Дворникова

венный, яркий, запоминающийся, который подчас «меняет жизнь, настраивает душу»

(И.Эренбург). Таким образом, русская классическая литература излучает «свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум, подсказывающий ему дорогу жизни» (Ф.М.Достоевский).

Произведения русской литературы содержат огромное количество фактов, имеющих педагогическую ценность. Они являются художественным отражением реальности, плодом фантазии, творческого воображения, прозрения, предвидения.

Суть повести «Хаджи-Мурат» Л.Н.Толстого не только в отрицании зла, насилия и жестокости, не только в утверждении всего лучшего в человеке, но и предупреждении всем живущим сегодня. Особенность мастерства Толстого, который с помощью точного высказывания, яркого образа, ключевого слова определяет проблему повести. И не только определяет, но и предостерегает, и отрицает.

Что же отрицает Толстой?

«Дорога к дому шла паровым, только что вспаханным черноземным полем. Я шел наизволок по пыльной черноземной дороге. Вспаханное поле было помещичье, очень большое, так что с обеих сторон дороги и вперед в гору ничего не было видно, кроме черного, ровно взборожденного, еще не скороженного пара. Пахота была хорошая, и нигде по полю не виднелось ни одного растения, ни одной травки, - все было черно. «Экое разрушительное, жестокое существо человек, только уничтожил разнообразных живых существ, растений для поддержания своей жизни», - думал я, невольно отыскивая чего- нибудь живого среди этого мертвого черного поля».

Что же заставляет человека быть разрушительным, жестоким?

Борьба за власть основной источник жестокости. Для чего же нужна власть?:

«Он представлял себе, как он с войском, которое даст ему Воронцов, пойдет на Шамиля и захватит его в плен, и отомстит ему, и как русский царь наградит его, и он опять будет управлять не только Аварией, но и всей Чечней, которая покорится ему».

Власть как самоцель перерастает в тиранию, деспотизм, т.е. неограниченную власть.

Толстой находит слова, чтобы показать: Хаджи-Мурат прежде всего сам жертва деспотизма: «Я связан, и конец веревки у Шамиля». Умирающий Хаджи-Мурат видит бледное, с рыжей бородой и прищуренными глазами лицо своего врага Шамиля.

Сущность Шамиля однозначна: он воплощение абсолютной власти, которая обеспечивает ему все жизненные блага. А то, что это происходит за счет жизни и свободы других, - не суть важно для него. Итак, суть первой проблемы заключается в отрицании жестокости, насилия и их высшего проявления - деспотической власти. Но всякая ли власть есть зло? Обладал ли сам Толстой властью над людьми? Толстой был властителем людских душ, обладал моральной властью, имел огромный авторитет, т.е.

Е.И. Дворникова

посиневших губ», и это говорит об изначально добром, хорошем в его характере.

Толстой отрицает жестокость, деспотизм. Война - это смерть, уничтожение. И страницы повести, как летопись, повествуют о бессмысленной гибели людей. «Перед жителями стоял выбор: оставаться на местах и восстановить с страшными усилиями все с такими трудами заведенное и так легко и бессмысленно уничтоженное... или, противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским, покориться им»

(гл. XVII). Хаджи-Мурат был вынужден принять участие в войне, и эта война стала для него западней, приведшей к гордой, но бессмысленной смерти. В тексте слова, являющиеся реквиемом по такому яркому, незаурядному человеку: «Соловьи, смолкнувшие во время стрельбы, опять защелкали, сперва один близко и потом другие на дальнем конце» (гл. XXV). Поют соловьи, торжествует жизнь, и на этом фоне еще более бессмысленной видится смерть героя повести.

Итак, Толстой отрицает бессмысленную резню и утверждает жизнь, воспевает и защищает человека. Толстой своей повестью разрешает проблемы создания и разрушения. Созидание выше разрушения - убеждает нас писатель. Люди разных национальностей способны найти общий язык, договориться между собой. Никто никому не может ставить в вину национальную принадлежность, принадлежность к тому или иному вероисповеданию. В повести Авдеев отзывается о татарах: «А какие эти, братец ты мой, гололобые ребята хорошие... Ей богу! Я с ними как разговорился». Слова Марьи Дмитриевны о Хаджи-Мурате: «Обходительный, умный, справедливый... Только зачем осуждать, когда человек хороший. Он татарин, а хороший». Так говорят и думают простые, искренние люди, не ведающие корысти.

Об этом же мечтал А.С.Пушкин:

«Когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся...». Люди могут и должны быть едины в своем стремлении к добру. И никогда нельзя об этом забывать.

Иначе - бессмысленная гибель, смерть ни в чем не повинных людей. Об этом предупреждает Толстой.

В сегодняшней социальной ситуации с мощным потоком негативной информации о мире и человеке трудно устоять перед натиском культа силы, цинизма, равнодушия.

Художественный опыт Н.Лескова помогает пристальнее вглядеться в человека, которого до сих пор почему-то принято называть «простым», и увидеть в русской душе то, что позволяло выстоять и «граду», и «целой земле» в самых жестоких испытаниях.

Феномен праведничества в русской классической литературе предстает как нравственно-психологический ориентир, как залог надежды на спасение. Именно Н. Лесков одним из первых сумел во всей полноте изобразить образы праведников, «передать национальную самобытность и православное миросознание русского человека, сливающее воедино ум, веру, волю, смирение, любовь, миролюбие, милосердие и целомудрие, простосердечие, послушание и дерзость в стремлении к истине, к духовности жизни и способность к покаянию...» . Праведники Лескова познаются наличием духовного света в своей душе, благоустроенностью сердца, выс

Е.И. Дворникова

шим нравственным развитием и влиянием. Праведники Лескова вернули истинный смысл таким понятиям и образу жизни, как подвижничество, святость, праведная жизнь. Основа праведничества Александра Афанасьевича Рыжова («Однодум») Библия. Библия стала не просто материалом для его «умствования», она прошла через его сердце, через его совесть; сам герой говорит, что почерпнул исповедуемые им убеждения «из Священного Писания и моей совести». Он сознательно выстраивает жизненную программу и определяет нравственные ценности, ставшие его своеобразным духовным катехизисом и отвечающие как потребностям его ума, так и души. «Он (Бог - Е.Д.) всегда со мною, а кроме его никого не страшно», «в поте лица твоего ешь хлеб твой), «мзду брать Бог запрещает», «даров не приемлю», «если иметь великое обуздание, то и малыми средствами обойтись можно», «одеваясь по простоте, я никакой в сем щегольстве пользы не нахожу», «дело не в платье, а в рассудке и совести», «ложь заповедью запрещена - я лгать не стану». И «правила, созданные им себе на библейском грунте», соблюдал и пронес «во весь почти столетний путь до могилы, ни разу не споткнувшись...». «...Он честно служил всем и особенно не угождал никому; в мыслях же своих отчитывался единому, в коего неизменно и крепко верил, именуя его учредителем и хозяином всего сущего», «удовольствие... состояло в исполнении своего долга», служил «верою и правдою», в должности был «ретив и исправен», после вступления Рыжова в должность квартального «мало-помалу везде стал чувствоваться его добрый хозяйский досмотр», был умерен во всем и с женой «жили в самой строжайшей умеренности, но не считали это несчастьем», «не был горд», «строгое и трезвое настроение его здоровой души, жившей в здоровом и сильном теле». Лесков задумывал своих праведников, чтобы показать пример истинной высокой нравственности, «напомнить России, как надо жить». Однодум Рыжов еще в юности решил «самому сделаться крепким, дабы устыдить крепчайших», поскольку был уверен: жизнь можно улучшить только личным примером, поступая всегда по совести. Идеал у Лескова всегда связан с представлением о добре, с представлением о том, каким оно должно быть. «У нас не переводились, да и не переведутся праведники», - начинает Н. Лесков рассказ «Кадетский монастырь» ,в котором «люди высокие, люди такого ума, сердца, честности и характеров, что лучших, кажется, и искать незачем»

Предстают в своей многотрудной обыденной жизни воспитателей и наставников юных кадетов. Их глубоко мудрое отношение к воспитанию содействовало становлению в воспитанниках того «духа товарищества, духа взаимопомощи и сострадания, который придает всякой среде теплоту и жизненность, с утратой коих люди перестают быть людьми и становятся холодными эгоистами, неспособными ни к какому делу, требующему самоотвержения и доблести» . Лесковские «праведники» - люди, верящие в добрый идеал, цельные, искренние, стремящиеся к «ежедневной доблести»

Способности «прожить изо дня в день праведно долгую жизнь, не солгав, не обманув, не слукавив, не огорчив ближнего...» . Идеал всегда связан с представлением

Е.И. Дворникова

о добре, с представлением о том, каким оно должно быть. «Праведники» Лескова, великие своей человечностью, одухотворенные высоким идеалом, свидетельствуют о «праведности всего нашего умного и доброго народа». Лесковские праведники мудро учат понимать, что, живя так, человек не только внутренне изменяется сам, но и вольно или невольно светом своей любви преображает все вокруг себя; осознавать, что чем выше духовно человек, тем большие нравственные требования он должен предъявить к себе; что поле битвы Добра и Зла - душа человека и исход ее зависит от нравственного выбора самого человека, что этот «Вечный Бой» длится до последнего часа его жизни; что страдания, переживаемые им, служат уроками любви, добра и правды и способствуют совершенствованию его духовной природы.

В свое время Ф.М.Достоевский утверждал: «Создается общество началами нравственными» , и эти нравственные начала закладываются в семье.

Описание родного дома в романах С.Т.Аксакова («Детство Багрова - внука»), Л.Н.

Толстого («Детство», «Отрочество», «Юность»), И.А. Гончарова («Обрыв») изобилуют поэзией, красотами, вдохновением. Мы понимаем, что дом - это форма для воплощения человеческой любви, и это место, где любовь отнюдь не должна прекращать свое эстетическое существование.

Затухающий домашний очаг свидетельствует о глобальных изменениях в отношениях людей, поскольку история Дома - это не история архитектуры, мебели или гардероба, ведь дом - это не только жилище, но и душа человека, его семья. Идея семьи как святыни, которая дает нравственные силы человеку, отражена в «Капитанской дочке» А. Пушкина, идея семьи высоко поставлена Лермонтовым в его гениальной «Песне про царя Ивана Васильевича...». Ее защищал И.С. Тургенев в «Отцах и детях», в «Обрыве» И.А. Гончаров; за нее против неистовых нигилистов сражались Н.С. Лесков («Некуда», «На ножах»), Ф.М. Достоевский («Бесы»), Л.Н.

Толстой («Война и мир», «Анна Каренина»).

Но как считал тот же Достоевский, «современное русское семейство становится все более случайным семейством» . Случайность современного русского семейства состоит в утрате его общей идеи, «связующей их самих между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь» . О формировании личности в «случайном семействе» повествует роман М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Трагедия «случайного семейства» в том, что оно выпускает в мир «случайных» людей. Мертвящая окаменелость свойственна миру семьи «Господ Головлевых»: Арине Петровне, «оцепеневшей в апатии властности» и «цепенящей» своим «ледяным взглядом» всех домочадцев;

Иудушке, пораженному нравственным параличом, нравственным «окостенением» и парализующим окружающих; Балбесу, который «словно окаменел», вернувшись в усадьбу, и не умирает даже, а «околевает». Анна Петровна Головлева, властная и деспотичная, не испытывает никаких чувств к семье, ничто не связывает ее со своей

Е.И. Дворникова

семьей, в которой не осталось добрых, человеческих отношений. Все пропитано равнодушием, жестокостью, бессердечием. Муж «ей не товарищ», он для нее «ветряная мельница», «бесструнная балалайка»; «дети не затрагивали ни одной струны ее внутреннего существа». Для нее они - обуза. Требуя от детей безусловного послушания, она убивала в них всякий зародыш самостоятельности и инициативы. Частые наказания вырабатывали привычку не чувствовать стыда, легко переносить унизительное положение. «...Постоянное принижение, - объясняет сам Щедрин, - встречая почву мягкую, легко забывающую... образовало характер рабский, повадливый до буффонства, не знающий чувства меры и лишенный всякой предусмотрительности. Такие личности охотно поддаются всякому влиянию и могут сделаться чем угодно: пропойцами, попрошайками, шутами и даже преступниками...».

Головлевы, забывшие о смысле человеческого существования, словно заражаются общей духовной болезнью, которая беспощадно, одного за другим, уносит их в могилу. Головлевог - это могильный склеп, родовой морг семейства: «Все смерти, все отравы, все язвы - все идет отсюда. Здесь происходило кормление протухлой солониной, здесь впервые раздались в ушах слова: постылые, нищие, дармоеды, ненасытные утробы и проч...» Ненавистное Головлево наложило на них неизгладимую печать, так как выбросило их в жизнь «зауморышами», не способными ни к какому делу, безвольными в столкновении с трудностями, не способными устоять перед соблазнами праздной жизни. Оно обрекло их на обездоленность, одиночество, страдания самолюбия, надорванность души, ожесточение, замкнутость, холод и голод.

Любимый сын Арины Петровны - «Иудушка в течение долгой пустоутробной жизни никогда даже в мыслях не допускал, что тут же, бок о бок с его существованием, происходит процесс умертвления. Он жил себе потихоньку да помаленьку, не торопясь да богу помолясь, и отнюдь не предполагал, что именно из этого-то и выходит более или менее тяжелое увечье. А следовательно, тем меньше мог допустить, что он сам и есть виновник этих увечий». «И вдруг ужасная правда осветила его совесть...».

Совесть - это связующее в человеке, держащее и удерживаемое, без нее начинается процесс неудержимого распада. В «бессовестном мире» утрачивается Цель, появляются цели: утрачивается смысл, появляется «расчет жить» . Совесть «возвращается» к человеку, но он уже «разрушенная храмина», «ветхий человек», пустое, вытоптанное место, «нежить», «въезжий дом», нежилой человек; он дал заполнить себя злу мира и его «пьяным дыханиям». Что же осознает человек в тот момент, когда в нем говорит проснувшаяся Совесть? « - Надо меня простить! - продолжал он. - За всех... и за тех, которых уже нет... Что такое! Что такое сделалось?! почти растерянно восклицал он, озираясь кругом. - где... все...?» Слова Порфирия Владимировича воспринимаются как символ призыва Щедрина к людям, к читателям восчувствовать свое собственное существование как жизнь («простить... за себя» чувство вины за забвение самого себя) и восчувствовать чужую жизнь, как свою

Е.И. Дворникова

собственную (простить... за всех...» - чувство вины за забвение чужих жизней) . Смысл жизни на земле в исполнении этих заветов Совести. Человек должен исполниться этими заветами и исполнить их. Щедрин ставит человечество перед выбором, либо человечество, изгнав Совесть, остывшее и падшее, закоченеет в «постылости», погрязнет в гнусном самоистреблении, либо выпестует оно то растущее маленькое дитя, в котором растет и совесть. «И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая» («Пропала Совесть»). Собственно, так и понимал Щедрин то «дело», выхода в которое так ждала вся русская литература. Оно означало для художника попытку зажечь все человечество единой идеей, объединить, централизовать его в усилии воплотить эту «общую идею» в жизнь. «Делом» Щедрин считал дело воплощения слова Совести в человеке и человечестве. Роман СалтыковаЩедрина, предупреждает: где неограниченная власть, - там жестокое отношение к человеку; где нет позыва к труду, - там растление личности; где труд во имя накопительства, - там духовное опустошение; где умерла духовность, - там нет близких, нет искренности, нет радости человеческого бытия. Для обретения подлинного смысла жизни, подлинного счастья, необходима активная человеческая деятельность, озаренная светом совести и добра.

Русские писатели никогда не считали, что зло, жестокость, эгоистическое своеволие - нормальные человеческие проявления. И наполеоновская тема, связанная с культом сильной личности, которой все дозволено, не случайно оказалась в центре внимания Пушкина с его Германном, имеющим профиль Наполеона, Лермонтова с его «высшим судьей» над людьми Арбениным, Гоголя, у которого с Наполеоном сравнивается мошенник Чичиков. Для них «жизнь - коммерческая сделка»; (Достоевский Ф.М.

«Униженные и оскорбленные»). Единственный закон их человеческого существования

Цинично-эгоистическое своеволие, вседозволенность. Духовно- психологическая трагедия «Моцарт и Сальери» - исследование А. Пушкиным сильной человеческой страсти, имя которой - зависть. Зависть - страсть, иссушающая и уродующая душу Сальери. Она - причина его нетерпимости к чужому мнению, непонимания истинного предназначения человека, убежденности в своей абсолютной непогрешимости, в самодозволении судить всех и все, высказывать непререкаемые истины, выносить приговор моцартам. Зависть слепая и безжалостная подталкивает Сальери исполнить «тяжкий долг» - уничтожить Моцарта. А.Пушкин обращается к теме героя без сердца, который ставит себя выше всех, может совершить преступление, оправдывая это высокой целью. А.Пушкин один из первых затронул тему преступления, то есть преступление через евангельские заповеди. Самореализация личности, происходящая за счет уничтожения себе подобного, ведет к оправданию зла и насилия, трусости и подлости, лжи и предательства, цинизма, бездушия и безнравственности. Русская литература в лице ее лучших представителей - А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя,

Е.И. Дворникова

Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Чехова и др. - с поразительной зоркостью видела, сколько в человеке бесчеловечья, и стремилась находить в человеке - человека.

Родион Раскольников в романе «Преступление и наказание» Ф. Достоевского пришел к мысли, что всякое развитие осуществлялось и осуществляется за счет кого-то, на чьих-то страданиях, жертвах и крови. Его влечет идея «сверхчеловека», которому «все позволено», который не пренебрегает жертвами и насилием. Он проводит трагический эксперимент, желая самоутвердиться, удовлетворить свое неутоленное властолюбие, свое превосходство над миллионным человеческим «стадом», которое необходимо держать в повиновении «ради его же собственного блага». Раскольников пока еще не осознает тупиковость своей теории, отвергающей незыблемый нравственный закон, суть которого в том, по словам М. Туган-Барановского, что «всякая человеческая личность есть верховная святыня совершенно независимо от того, каковы моральные достоинства этого человека, никто не может быть средством в руках другого, а каждый составляет цель в себе...» . Достоевский показывает, что преступление, замысленное как требование безграничной свободы, оказывается в конечном счете совершенной несвободой. «В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода - лишь в одолении себя и воли своей, так, чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином. А разнузданность желаний ведет лишь к рабству вашему» . Убийство приобщило Раскольникова к миру зла, которое привело его к ощущению «разомкнутости и отъединенности от человечества». Преступление Раскольникова - это «бытие в произволе» . Именно поэтому героиня русской классической прозы, робкая, кроткая Соня, приводит Раскольникова, незаметно, устремленностью своей чистой души и жизни к осознанию важных вечных истин. И Раскольников увидел самое главное в Сониной душе - наполненной христианским светом - понимание, милосердие, веру, способность страдать. Благодаря страданию искореняются в душе человека гордыня, эгоистическая самоудовлетворенность, зависть и злоба. А страдание, считает Ю.Н. Сохряков , понималось русскими классиками как одна из форм приобщения человека к духовному состоянию, как средство становления личности. Не случайно в русском языке понятия страдание и сострадание тесно связаны между собой. Страдание - это страдание вместе с другими, сочувствие другому в его бедах и несчастьях. Сострадать - значит брать на себя часть чужих страданий. Сострадание переводит восприятие жизни на общечеловеческий уровень; «...

сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества». Это и «закон бытия» каждого, кто считает себя человеком. Вот почему «поднимать уровень образования в нашем любезном отечестве всегда значит подымать и уровень сострадания... по крайней мере, доселе всегда так было».

(Достоевский Ф.М.) t Именно «русской литературе свойственны сострадательность и человечность, которые поразили весь мир» . У героев Толстого,

Е.И. Дворникова

Достоевского, Чехова и других русских писателей страдание никогда не пробуждалось верой в собственную исключительность, в превосходство над другими; оно порождалось глубокой внутренней работой, поисками осмысленных форм жизни и необходимостью духовно-нравственного совершенствования.

В. А. Жуковский видел смысл жизни в «распространении идей, благодеятельных для человечества... совершенствующих душу» . В элегии «Сельское кладбище» (1802) милосердное отношение к простому труженику позволило эпическому герою сформулировать свое жизненное кредо, программу самосовершенствования, пронизанную высоким гуманистическим пафосом: всегда следовать голосу совести и чести, не раболепствовать перед сильными мира сего, не прельщаться лестью и не служить своей гордыне, не быть жестоким и равнодушным к тем, кто страдает, ценить в жизни не успех, славу, наслаждения, а добросердечие, отзывчивость, способность чувствовать чужую боль, готовность прийти на помощь нуждающемуся в ней .

Каждый герой Л.H. Толстого по-своему ищет гармонию, по-своему проходит путь поиска истины, в котором процесс не менее важен, чем результат. «Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие - душевная подлость» . Вместе с героями ищет ответы на вечные вопросы и автор. «Художник для того, чтобы действовать на других, должен быть ищущим, чтоб его произведение было исканием» .

Нравственные искания каждого из героев индивидуальны. Но есть и то, что их объединяет: жизнь заставляет каждого из них постоянно пересматривать свои взгляды, убеждения, выработанные ранее, на новых этапах нравственного развития подвергаются сомнению и вытесняются другими. Новый жизненный опыт разрушает веру в то, что не так давно казалось незыблемой истиной. Нравственный путь героев романа - это смена противоположных циклов духовной жизни: вера сменяется разочарованием, за которым следует обретение новой веры, возвращение утраченного смысла жизни.

Русские писатели считали, что «совершенствование, работа с самим собой...

победа именно над собой, а не над противником является главной целью... ибо считается, что «преодолевший себя становится непобедим»». . Русская классическая литература стремилась к созданию образа «положительно прекрасного человека»

(Достоевский), испытывающего благоговейное отношение к жизни, неразрывной связи человеческой жизни с прошлым - многовековой историей предков, обычаями, жизненным укладом, обладающего чувством Родины, без которого бытие человека «становится неестественно, немыслимо, невыносимо» (Достоевский Ф.М.) Еще В.А. Жуковский обратился к процессу «возвращения» национального прошлого, его переосмысления, активного возрождения и «сохранения прошлого, процесса открытия нового в старом, накопления культурных ценностей». Творчество Жуковского - это движение к созданию «самобытной оригинальной национальной литературы, проникнутой духом, взглядом, мышлением своего народа» . Жуковский, обращаясь к прошлому, находил в

Е.И. Дворникова

нем новые источники вдохновения. Ими становятся героические и этические произведения фольклора, отражающие полное драматизма русское средневековье, национальный быт и нравы в их нравственно-историческом и этнографическом освещении;

русский характер в его историческом своеобразии. Жуковский... открыл путь для создания характеров, ориентированных на самобытные образы прошлого, «озаренные»

идеей национально-освободительной борьбы, защиты Отечества, идеями соратничества, духовного сплочения народа . Именно Жуковский остро ощутил необходимость познания общечеловеческого в сфере национального и умения видеть в национальном - общечеловеческое.

Когда русская эмиграция искала центр, который смог бы объединить всех, духовный центр, который содержал бы в себе высший смысл назначения России на земле, выражал чувство национального достоинства, чести и смог дать шанс на равноправие с богатой культурной Европой, то этим центром стал русский европеец А.С. Пушкин. И не Западу, а русским он был нужен, для русских он оправдание их надежд на достойное будущее . И сегодня нельзя не согласиться с Д.С. Лихачевым в том, что «Пушкин - это гений, сумевший создать идеал нации. Не просто «отобразить», не просто «изобразить» национальные особенности русского характера, а создать идеал русской национальности, идеал культуры» .

Но еще Ф.М.Достоевский в очерке «Пушкин», говоря о «всемирной отзывчивости» и «всечеловечносги» поэта, писал:

«Будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловеческой и всесоединяющей...» (Ф.М.Достоевский). В этой связи интересна статья О.С. Соиной «Судьба Пушкина и судьба России», в которой она дает интерпретацию «всечеловечности» русского национального самосознания. Человек, обладающий им, «представляет собой поистине уникальную способность... вмещать в своем самосознании основные культурно- исторические и национально-художественные типы Европы в их творческой одномоментности, ни в коей мере не утрачивая при этом избирающей самостоятельности творческой воли, неподкупности мысли и духа»

Он, обладая не только даром эмпатии, но и потребностью сопереживать и сочувствовать, выступает как «гармонизирующее равновесие, казалось бы, поляризованных стихий, как некий сложноорганизованный космос.,. объединяет их (культурно-исторические типы), не растворяя друг в друге; примиряет их, не унижая и не подавляя» .

И как всякий человек проживает не чужую, а свою жизнь, так и национальная целостность каждая - свою, а не чужую историю, себе присущую. Некое «призвание, (Пред)Назначение, судьба ощущаются: тяга (спереди) и подталкивание (сзади) к самореализации своей сути... Это родник- источник, откуда выбиваются на световую поверхность явлений и слов фонтаны-гейзеры национальных мифов - образов-симво

Е.И. Дворникова

лов, притч, в которых страной и народом сократов труд «познай самого себя» осуществляется. Некое самопредставление о себе, своей сути, цели и смысле существования. И как человек без самосознания и самолюбия, доСТО-ИНства, так и национальный организм без такового самосознания («национальная гордость») бездыханен, никчемен, уныл - и опадает» . Чувство Родины - это одно из проявлений духовности, которая делает человека личностью, а нацию - народом. Россия ^ это «национальный сосуд Духа Божия, это наш родной алтарь, и храм, и освященный им кровный дедовский очаг. И потому «Родина» для нас не предмет бытового пристрастия, а подлинная святыня... Нельзя погасить в себе эту святыню. Ею надо жить. За нее стоит бороться и умереть» . Любить Родину - это значит «воспринимать Россию сердцем, видеть любовию ее драгоценную самобытность...» , «верить в Россию так, как верили в нее все русские великие люди, все ее гении и ее строители» . Слова «родина», «народ», «природа» - родственные, однокоренные слова, обозначающие единый соборный организм. А.С. Пушкин в последнем письме Чаадаеву от 19 октября 1836 г. написал «Ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме наших предков, такой, какой нам Бог ее дал»

М.Е. Салтыков-Щедрин писал: «Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России...» . Эти слова - центр всего творчества писателя, гнев и презрение которого рождались из суровой и требовательной любви к Родине, из выстраданной веры в ее творческие силы. В творчестве М.

Лермонтова Родина -г это раздумья о странной любви, главное в этом чувстве не то, что принято считать основанием патриотизма (гордость за историю страны, сознание ее силы, обеспечивающей покой великой державы...). М.

Лермонтов нашел новые звуки и краски, нашел новые слова, такие простые и обыденные, для выражения той «странной любви», которая привязывала его к родной земле...:

Но я люблю - за что - не знаю сам, Её степей холодное молчанье, Её лесов безбрежных колыханье, Разливы рек её, подобные морям...

Чувство гордости и восхищения, одухотворяющее эти картины, как-то незаметно вбирают в себя сострадание («Дрожащие огни печальных деревень»), но это сочувствие чему-то очень близкому, любимому, навсегда вошедшему в жизнь поэта.

Любовь к России безбрежных лесов, проселочных дорог, к России мужицкой - вот что было главным в «странной любви» М. Лермонтова. Образ родной земли, России - один из главных в произведениях JI. Толстого. Поэтому так просторны и прекрасны пейзажные описания и картины того, что принято называть «бытом» - в его буднях и праздниках, таких, как именинный обед, святочное гаданье. Л. Толстой мечтал научить своих

Е.И. Дворникова

читателей «полюблять жизнь». По убеждению Л. Толстого, любить свою Родину, свой народ не означает неприятия всего остального. Мир, вселенная обязаны подчиняться братству всех людей. Именно русскому национальному духу и русским людям присущи всеохватность, доброжелательность, широта, открытость, общежительность.

Чувство Родины в произведениях русских классиков формируется образом жизни, сознательным жизнетворчеством, нравственным поступком, деятельным сопереживанием, ответственным отношением к своему призванию, «спасительным недовольством собой» (А. Ухтомский), «постоянным усилием стать человеком» (М.

Мамардашвили). Чувством национальной гордости за историю своих предков наполнены произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, Лескова, Толстого и др.

Писатели видят в истории России величие духа русского человека, прославляют его патриотизм, героизм, гражданственность, любовь к Отечеству.

Русская классическая литература ставит фундаментальные вопросы бытия, исследует изначальные нравственные основы человеческой жизни, ищет исходные духовные ориентиры, формирует ценностно-смысловые установки (Айзерман Л.С.).

«Величие русской литературы - в высоте ее взгляда... Русская мысль тогда в вопросах бытия человека сказала так много, что могла бы считаться катехизисом новейшего времени» . Всепроникающий этический пафос русской литературы был следствием неистребимой устремленности ее творцов к идеалу. «Эстетический идеал

Часть общекультурного идеала, социального, нравственного и познавательного.

Истина, добро, красота - три ипостаси идеала. Испокон веку в словах этих воплощалось представление о высших духовных ценностях» . Достоевский утверждал, что жизнь человека немыслима без идеалов. «Необходимо, напротив, дать более ходу идее и не бояться идеального... Идеал ведь тоже действительность такая же законченная, как и текущая действительность... Без идеалов, то есть без определенных хоть сколько- нибудь желаний лучшего, никогда не может получиться никакой хорошей действительности. Даже можно сказать положительно, что ничего не будет, кроме еще пущей мерзости» . Говоря об идеалах, русские писатели имели ввиду веками вырабатывавшиеся в народной среде качества, которые не подлежат пересмотру: совестливость, свобода, трудолюбие, честность, сострадание, доброта.

Именно они составляют суть непреходящих общечеловеческих ценностей. Даже отрицательные персонажи произведений подлинных художников вселяют в человека надежду и веру. «Да не подумает, однако ж, читатель, что мы требуем от писателя изображения людей идеальных, соединяющих в себе все возможные добродетели;

нет, мы требуем от него совсем не людей идеальных, а требуем идеала. В «Ревизоре», например, никто не покусится искать идеальных людей, тем не менее, однако ж, никто не станет отрицать и присутствие идеала в этой комедии. Зритель выходит из театра совсем не в том спокойном состоянии, в каком он туда пришел; мыслящая сила его возбуждена; бок о бок с запечатлевшимися в его уме живыми образами возникает

Е.И. Дворникова

целый ряд вопросов, которые... служат исходным пунктом для умственной работы совершенно особой и самостоятельной» . Русские писатели были убеждены, что настоящее искусство должно пробуждать в человеке устремленность к жизни, какой она должна быть. Современность русской классики, ее злободневность - в ее опыте, который приобретает сегодня особый смысл. «Мы можем спорить с Толстым о решении им многих других проблем человеческой жизни. Но как бы мы ни спорили с ним, как бы резко ни отвергали его «ответы» на поставленные им «вопросы», само отношение Толстого к этим вопросам, т.е. поискам ответов на них, не может не отозваться в нашей душе животворным катарсисом ее нравственного обновления»

И не готовые ответы находим мы у классиков - а опыт искания ответов: «Вот где учишься жить. Видишь различные взгляды на жизнь, на любовь, с которыми можно ни с одним не согласиться, но зато свой собственный становится умнее и яснее». Эти слова, сказанные Львом Толстым, имеют универсальный смысл. На методологическом, мировоззренческом уровне важнейшей предпосылкой (условием) преодоления духовного кризиса и формирования культурной идентичности и толерантности является воссоздание в сегодняшней культурной жизни тех духовных ценностей, которые составляют ядро русской классической литературы.

Русская литература XIX века продолжает «осуществлять свою освободительную функцию, оживляя в... в сознании такие вечные понятия, как добро и зло, идеи греха, покаяния, рока, Бога и свободы . Ведь сегодня художественные произведения классиков - взаимопроникновение ценностных миров автора и читателя, интеграция познания и самовоспитания: «Волна сознания должна уметь обнаруживать другого человека, находить в нем свою границу, а затем, обогащенная опытом собеседования, сопереживания, сострадания, образами, знаниями, культурными артефактами, возвращаться к своему владельцу как ресурс для его становления как Человека»

В русской литературе в целом отражено ценностно-нормативное ядро русской культуры, которое наряду с национальным, обусловливает наличие в литературных произведениях русских писателей глубокого духовно- нравственного, общечеловеческого потенциала, выраженного в особом понимании таких ценностных, этических категорий, как добро и зло, свобода, совесть, сострадательность, соборность, социальная ответственность любовь к Родине, патриотизм и т.д.

–  –  –

1. Троицкий, В.Ю. В поисках пути праведного. Словесность в школе: книга для преподавателей русской филологии / В.Ю. Троицкий. - М.: Гуманит изд. центр Владос, 2000.-432 с.

–  –  –

2. Лосский, H. Ценность и Бытие. Бог и Царство Божие как основа ценностей / Н.

Лосский. - Paris, 1931. - С.27.

3. Федоров, В. О природе поэтической реальности: монография / В. Федоров. - M.:

Сов. писатель, 1984. - 184c.-C.74.

4. Бахтин, M.M. Проблемы поэтики Достоевского. - Изд. 3-е / M.M. Бахтин. - M.:

Художественная лит., 1972.-470с.

5. Достоевский, Ф.М. Собр.соч. в 15т. Т.9. - M., 1891. - С.287.

6. Ильин, И.А. О тьме и просветлении: Книга художественной критики. Бунин.

Ремизов. Шмелев / И.А. Ильин. - M.: «Скифы», 1991. - С. 187.

7. Кондаков, И.В. Введение в историю русской литературы / И.В. Кондаков. - M., 1997. - С. 17.

8. Кондаков, И. «Где ангелы реют» / И. Кондаков. - Вопросы литературы - 2000. - сентябрь - октябрь.

9. Киселев, A.K. Сопоставление как прием активизации эмоционального восприятия и интеллектуальной деятельности старшеклассников в литературном образовании:

10. Бочаров, С.Г. О художественных мирах: Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов / С.Г. Бочаров. - М.: Сов. Рос., 1985. - 296с. - С.4.

11. Кантор, В. Русская классика или Бытие России / В. Кантор. - M.: РОССПЭН, 2005.

767с. - С. 180.

12. Леонтьев, А.Н. Некоторые проблемы психологии искусства: Избр. психологич. произведения, в 2 т. Т.2./ А.Н. Леонтьев. - М., 1983. - С.239.

13. Франкл В. Человек в поисках смысла. - M., 1990. - с. 295.

14. Черная, Т.К. Русская литература XIX века (ч.1.). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе / Т.К. Черная. - Ставрополь: Изд-во СГУ 2004. - 624 с.

15. Маранцман, В.Г. Цели и структура курса литературы / В.Г. Маранцман // Литература в школе. - 2003. - №4.

16. Цвейг, С. Три мастера. Бальзак. Диккенс. Достоевский. Собр.соч. в XII т. / С. Цвейг.

Л.: Время, 1923. - С.121-122.

17. Удодов, Б.Т. Субъективно-объективные основы интерпретации. Русская классическая литература и современность / Б.Т. Удодов. - Воронеж, 1985. -131с.

18. Ильин, И.А. Собр.соч. в 10 т. Т.З. / И.А. Ильин,- M.: Русская книга. - 1994. - С.508.

19. Ильин, И. А. Собр.соч. в 10 т. Т.1. / И.А. Ильин. - M.: Русская книга. - 1994. -С.

20. Красовский, В.Е. А.С.Пушкин История русской литературы / В.Е. Красовский. - M.:

МГУ, 2003. - С.28.

21. Франк, С.Л. О задачах познания Пушкина. Пушкин в русской философской критике. Конец XIX - XX век / С.Франк. - М., 1999. - С. 468.

22. Тюпа, В.И. Пусть будет «весело стихи свои вести» / В.И. Тюпа // Дискурс. Новосибирск, 1996. - № 2. -С.73.

23. Ильин, И.А. Кризис безбожия: собр. соч. в 10 т. Т.1. / И.А.Ильин - M.: Русская книга, 1996. С. 333-358.

Е.И. Дворникова

24. Платонов, О.А. Русская цивилизация: учеб пособие для формирования русского сознания / О.А. Платонов. - M.: Роман-газета, 1995. -223с.

25. Колесникова, И.А. Идеи духовного ученичества педагога в системе воспитания для работы с человеком Теоретико-методологические проблемы современного воспитания / И.А. Колесникова. - Волгоград, 2004.-С.32.

26. Гуковский, Г.А. Пушкин и русские романтики / Г.А. Гуковский, вступ. статья Г.

Макогоненко. - M.: Художественная литература, 1965. - 355с.

27. Семенко И.М. Жуковский В.А. Баллады. Наль и Дамаянти. Рустем и Зораб.

Дневники. Письма. Воспоминания современников. - M., 1987. - С. 459.

28. Чехов в школе: книга для учителя / под ред. И.Ю. Бурдина. - M.: Дрофа, 2001. - с.

29. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 22. - Л.: Наука, 1988. -408с. - С.71

30. Молитва оптинских старцев. Молитвослов. - Севастополь, 1996. - 384с. - С.202.

31. Флоренский, П.А. Столп и утверждение истины. - Т.1./П.А. Флоренский. - M.:

Правда, 1990 а. -490с.

32. Сохряков, Ю.Н. Творчество Ф.М.Достоевского и русская проза XX века (70-80-е годы) / Ю.Н. Сохряков. - M.: ИМЛИ РАН, 2002. - 240с.

33. Лосский, H.O. Избранное. Бог и мировое зло / H.O. Лосский. - M.: Правда, 1991.

622с. - С.551-552. - Из истории отеч. философ, мысли.

34. Аверинцев С.С. Древнееврейская литература // История всемирной литературы: в 9 т. / С.С. Оверинцев. -М.: Наука, 1983.-Т.1.-С. 278.

35. Чехов А.П. Студент / Изб. соч. / А.П.Чехов // Редкол.: Беленький и др. - М.:

Художественная литертура., 1988.-639с.

36. Истоки и развитие раннехристианской литературы // История всемирной литературы. - Т.1. - С. 510,511.

37. Булгаков С.И. Чехов как мыслитель. / С.И.Булгаков. - Киев., 1905.

38. Виноградов И.А. Вопросы марксистской поэтики / И.А. Виноградов. - М.: Наука, 1972. - С.240-311.

39. Лесков, H.C. Кадетский монастырь. Собр.соч. В 12 т. М.: 1989. - Т.2. - с.47

40. Достоевский, Ф.М. Полн. соб. соч. в 30 т. Т. 25. - Л.: Наука, ленинградское отделение, 1972-1991. - 470с.-С. 173.

41. Достоевский, Ф.М. Полн. соб. соч. в 30 т. Т. 14. - Л.: Наука, 1972-1991. - 512с.

42. Горелов, П. Пропажа и возвращение совести / П. Горелов. - М., 1989., - 145 с.

43. Туган-Барановский, М. Нравственное мировоззрение Достоевского / М ТуганБарановский. - Одесса, 1920.-С. 127.

44. Бердяев, H.A. Собрание сочинений / H.A. Бердяев. - М., 1994. - С. 390.

45. История русской литературы XIX века: 1800-1830-е гг.: Учеб. для студ. высш. учеб.

заведений в 24. / Под ред. В.Н.Аношкиной, Л.Д.Громовой. -М.: Гуманит. изд. центр, Владос, 2001. -41.-288с. - С. 94.

46. Толстой, Л.Н. Собр.соч.: в 22 т. Т.22: Дневники, 1895-1910. / Л.Н. Толстой. - М.:

Художественная литература, 1985. - 559с. - С. 128.

47. Самохвалова, В.И. Красота против энтропии / В.И. Самохвалова. - М., 1990. С.59.

Е.И. Дворникова

48. История романтизма в русской литературе. Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (1780-1825). - М.: Наука, 1979. -312с. - С. 310.

49. Лихачев, Д.С. Пушкин - это наше все. Книга беспокойств / Лихачев Д.С. - М., 1991.

50. Соина, О.С. Судьба Пушкина и судьба России / О.С. Соина // Человек - 2002. Гачев, Г.Д. Миф в культуре: человек - нечеловек / Г.Д. Гачев. - М., 2000., - С. 123Ильин, И.А. О сопротивлении злу силою /И.А. Ильин// Новый мир. - 1911. - №10.С. 213.

53. Ильин, И.А. О русском национализме: что сулит миру расчленение России / И.А.

Ильин. - Новосибирск, 1991. - С. 11.

54. Терц, Абрам (Синявский Андрей). Прогулки с Пушкиным: собр.соч. в 2-х т. Т.1. / Абрам Терц (Андрей Синявский). - М., 1992. - С. 341.

55. Салтыков-Щедрин М.Е. собр.соч. в 10 т. Т.10. / М.Е. Салтыков-Щедрин. - М., 1988. - С.87.

56. Распутин, В. «Из глубин в глубины» / В. Распутин // Позиция. Литературная полемика. Вып. 2. - М.: Сов. Россия, 1990. - 559с. - С.8-9.

II. Теософия: Эксмо-Пресс; 2006 ISBN 5-04-005589-7, 5-04-003966-2, 5-04-00, 558...»

«Создание резервов по сомнительным долгам в налоговом учете Автор Екатерина Анненкова, эксперт по бухгалтерскому учету и налогообложению ИА Клерк.Ру. © ИА Клерк.Ру., аналитический отдел Бухгалтерии организаций, применяющих метод начисления и уплачивающих налог на прибыль, регулярно волнует вопрос расходов, принимаемых для целей на...»

«Пояснительная записка к учебному плану 2 и 3 ступени обучения МКОУ СОШ с. Малышево на 2016 2017 учебный год.Учебный план составлен на основе: * 7,8,9, 10,11 классы – Базисного учебного плана общеобразовательных учреждений Россий...»

«Преобразователи частоты серии VFD-E Руководство по эксплуатации ASIA DELTA ELECTRONICS, INC. TAOYUAN Plant/ 31-1, SHIEN PAN ROAD, KUEI SAN INDUSTRIAL ZONE TAOYUAN 333, TAIWAN TEL: 886-3-362-6301 FAX: 886-3-362-7267 http://www.delta.com.tw/ ВВЕДЕНИЕ Благодарим Вас за выбор продукции компании Delta Electronics. Пре...» на длительный период изучения, характеристики немецкого кино 1910-20-х гг., в том числе киноэкспрессионизма,...» здравоохранения Республики Татарстан Управление ЗАГС Кабинета Министров Респу...» поскольку сокращают расстояние перемещения груза по железной дороге на 600 км, т.е. грузоотправитель сокращает расходы за счет использования более дешевого во...» http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=7362889 Екатерина Лесина. Лунный камень мадам Ленорман: Эксмо; Москва; 2014 ISBN 978-...» КОДИфИКацИИ ГЕОГРафИЧЕСКИХ НазВаНИЙ В РуССКОМ ЯзЫКЕ (на при...»

«Автоматизированная копия 586_312572 ВЫСШИЙ АРБИТРАЖНЫЙ СУД РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПОСТАНОВЛЕНИЕ Президиума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации № 7917/11 Москва 6 декабря 2011 г. Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации в составе: председательств...»

«Цветков В.А., Зоидов К.Х., Медков А.А. Формирование новой эволюционной модели транспортнокоммуникационного взаимодействия России и Китая. – М.: ЦЭМИ РАН, 2013. – 231 с. ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ОСНОВНЫЕ ВЫВОДЫ И ПРЕДЛОЖЕНИЯ 1. Анализ альтернативных и взаимодополняющих маршрутов перевозки грузов по направлению Китай – Россия – Е...»

2017 www.сайт - «Бесплатная электронная библиотека - различные документы»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам , мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

Первым реалистическим романом в истории русской литературы считается роман в стихах А.С. Пушкина "Евгений Онегин". Виссарион Григорьевич Белинский считал его "энциклопедией русской жизни". Пушкин всегда мечтал создать какое-нибудь произведение, главными героями которого были бы его современники. По канонам романтизма, зародившегося в Европе к концу 18 века, женским идеалом стала поэтическая девушка. Такая девушка и появляется в романе "Евгений Онегин".

Самый известный женский образ русской литературы - Татьяна Ларина - любимая героиня поэта. Она - героиня совести, обладающая высокими нравственными ценностями. В литературе, также как и в искусстве, возможно такое чудо, когда художник всерьез увлекается своим собственным творением. Так и Александр Сергеевич, работая над романом "Евгений Онегин", увлекся чудесной, оживающей под его пером, девушкой. Татьяна была для него "милым идеалом", похожая и обликом, и душой на музу поэта. Характер Татьяны Лариной раскрывается перед нами и как неповторимая индивидуальность, и как тип русской девушки, живущей в провинциальной дворянской семье.

Близость к иному миру и к народной России, олицетворением которой была няня, оберегала чистоту души Татьяны. Татьяна очень любила природу: играм со сверстниками она предпочитала одинокие прогулки. Ее любимым временем года била зима:

Татьяна (русская душою,
Сама не зная, почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму...

Жизнь природы близка и знакома ей с детства. Это мир ее души, мир бесконечно близкий. В этом мире Татьяна свободна от одиночества, от непонимания, здесь чувства находят отклик, жажда счастья становится естественным законным желанием. На протяжении всей жизни Татьяна сохраняет в себе эту цельность и естественность натуры, которые воспитываются лишь в тесном общении с природой. Татьяна инстинктивно, сердцем, а не умом, почувствовала в Онегине человека под стать себе. Как ни был сдержан Онегин во время первой встречи, как ни была под маской светской любезности скрыта его личность, Татьяна сумела угадать его исключительность. Естественность, глубокая человечность, свойственные Татьяне, вдруг при первом столкновении с жизнью пришли в движение, сделали ее смелой и самостоятельной. Полюбив Онегина, она первая делает важный шаг: пишет ему письмо. Именно здесь роман достигает кульминации. Признание Татьяны, дышавшее такой любовью и такой искренностью, не было услышано и понято охлажденным сердцем Онегина. Евгений не способен был ответить девушке, потому что чувства его были безжалостно искажены обществом. Отповедь Онегина отдалила его от Татьяны.

"Евгений Онегин" - философский роман, роман о смысле жизни. В нем Пушкин поднимал проблемы бытия, размышлял о том, что такое добро и зло. И если жизнь Онегина бессмысленна, он сеет зло, смерть, безразличие вокруг себя, то Татьяна - личность цельная, гармоничная, а смысл своей жизни она видит в любви, выполнении своего долга перед мужем. Примирившись с суровыми законами жизни, лишавшими человека счастья, Татьяна принуждена была бороться за своё достоинство, проявляя в этой борьбе бескомпромиссность и присущую ей моральную силу, именно в этом заключались нравственные ценности Татьяны.

Кожемяко В.С. Учитель русского языка и литературы, завкафедрой.
Дмитрий Сергеевич Лихачев говорил о том, что для существования и развития настоящей, большой культуры «в обществе должна наличествовать высокая культурная осведомленность, более того – культурная среда, владеющая не только национальными культурными ценностями, но и ценностями, принадлежащими всему человечеству. Такая культуросфера – концептосфера – яснее всего выражена в европейской, точнее, в западноевропейской культуре. Она сохраняет в себе все культуры прошлого и настоящего: античность, ближневосточную культуру, исламскую, буддистскую».
Нельзя не согласиться с утверждением, что европейская культура – культура общечеловеческая. И мы, люди, принадлежащие к культуре России, должны принадлежать общечеловеческой культуре именно через принадлежность к европейской музыке, живописи, литературе. Невозможно понять мировые культурные ценности, не ощутив себя частью этой культуры.
Как словесник, я остановлюсь на той части мирового культурного процесса, который представлен литературой. Литература возникла практически одновременно с появлением человека. При этом не столь существенен фактор письменной фиксации произведения. Среди фольклора разных стран мы можем найти произведения, которые с полным правом можно отнести к шедеврам мировой литературы.
Человечество развивалось, и параллельно с ним развивалась литература, отражая общество и как социум, и как объединение самодостаточных творческих личностей.
Люди, наделенные даром слова, получили возможность влиять на сердца, умы и души людей, ибо мало что может сравниться со словом по силе воздействия. Вспомним слова, сказанные в середине ХХ столетия Вадимом Шефнером. Слова, увы, ставшие неким штампом, возможно, из-за слишком частого употребления. «Словом можно убить, словом можно спасти…» Но если вдуматься в эти незамысловатые строки, то мы увидим, насколько глубокая и в то же время ясная и понятная мысль заключена в них. Именно слово, литература были, есть и будут тем, что позволяет человеку оставаться мыслящим, чувствующим, осознающим.
У незаслуженно забытого русского писателя позапрошлого века Глеба Успенского есть замечательный рассказ «Выпрямила». Герой рассказа очень подавлен, он, как бы сказали сегодня, в стрессовом состоянии, в депрессии, и считает, что жизнь кончена, не имеет никакого смысла, впереди только тьма. И вот он попадает в Лувр, видит Венеру Милосскую и…возрождается к жизни. «Выпрямила» - означает, что человека согнувшегося, потерявшего всякую основу, опору в жизни. Именно выпрямило прекрасное произведение искусства. Можно назвать это врачеванием, но только врачеванием духовным. Человек не принимал капли или пилюли. Он вошел в контакт с прекрасным произведением искусства, с образом красоты, образом возвышенным, образом огромного внутреннего наполнения. И вся дальнейшая жизнь человека была преображена соприкосновением с этой истинной красотой.
Но вдруг, на пусто месте, такое преображение не происходит. Человек должен быть подготовлен к восприятию искусства. Это не таблица умножения – за два дня не выучишь. К пониманию искусства ведут только глубинная работа души, знания: они дают импульс чувствам, определенному эмоциональному настрою. В противном случае не «выпрямит» даже самое великое произведение искусства.
К сожалению, мы потеряли уже не одно поколение людей, для которых все, что лежит в сфере чувств, остается чуждым. В обиход прочно вошла полупрезрительная фраза: «Ну, тут одни эмоции!» А между тем мир эмоций – огромный мир! И восприятие жизни обязательно должно идти через эмоции, а не только через законы и формулы.
Мое глубочайшее убеждение в том, что в рамках школы такое воспитание, а порой даже формирование эмоциональной культуры – задача именно курса литературы. Возможно, мои слова прозвучат пафосно, но «если не мы, то кто?»
Можно много говорить о современных личностно ориентированных педагогических технологиях, но это теория. Всегда существовала опасность, что, пока ведутся длительные и, несомненно, полезные и интересные дискуссии о специфике образовательного процесса и исследование новых технологий, очередной выпускник школы покинет ее, так и не приобретя того самого умения чувствовать, понимать и ценить духовную составляющую жизни. Для ученого-теоретика год – это очень небольшой отрезок времени, небольшой шаг на пути исследования. Для школьного преподавателя год – это еще несколько человек, которые ушли из школы без той самой «искорки», которая так важна для нравственного развития человека. Вы можете сказать, что все зависит от преподавателя – смог ли он заронить в душу ребенка семена нравственности, духовности, чувства прекрасного? Несомненно, личность педагога важна. Но одного желания недостаточно.
Школьный курс литературы, на мой взгляд, слишком статичен для современного мира, и его составители, если вспомнить всем известные строки, «страшно далеки … от народа». Тот уровень кругозора, тот спектр литературных знаний, которые предлагаются школьной программой, непозволительно узки для современного молодого человека, который хочет и может ощущать себя «гражданином мира».
Русскую литературу, особенно ту ее часть, которую традиционно называют «классической русской литературой», невозможно воспринимать вне контекста мировой культуры. Ведь наша национальная литература удивительно нравоучительна. Согласитесь, слово «нравоучительный» получило в современном языке если не негативную, то близкую к этому стилистическую окраску. Но что значит «нравоучительный»? С.И.Ожегов в своем словаре дает такое толкование: «Нравоучение – поучение, внушение нравственных ценностей». Вот они – те слова, которые являются для русской литературы, для лучших ее образцов главными, ключевыми. Внушение, объяснение, толкование нравственных ценностей посредством литературного произведения. Уникальность литературы как сферы мирового культурного процесса в том, что она, как ни один другой вид искусства, отражала малейшие изменения в жизни человеческого общества, и, анализируя литературу, мы можем проследить весь путь формирования человеческой нравственности, весь нелегкий и еще далеко не завершенный путь человека к постижению истины.
Если говорить о мировой литературе в целом, то несложно выделить несколько этапов, ставших знаковыми для человеческой истории, этапами трансформации старых и возникновения новых духовных ценностей. Если говорить о литературе в целом, мы можем выделить следующие этапы развития мировой литературы: античная литература, литература Средневековья и эпохи Возрождения, литература периода классицизма и сентиментализма, эпоха романтизма и приход в литературу реализма. Разумеется, это деление на этапы очень условно. Но, если мы посмотрим на путь, который прошла наша национальная литература, мы увидим несколько иную картину. Я не буду останавливаться на этом вопросе, так как это тема отдельного серьезного разговора. Сегодня мы говорим о мировой литературе как отражении нравственных ценностей в их становлении и развитии. В центре внимания духовно-нравственных ценностей находятся такие базовые ценности, как истина, добро, красота, чувство долга, совесть.
Аристотель, Эсхил, Аристофан, Овидий – разве в их произведениях (как философских, так и драматических) не ставятся вопросы о том, что есть истина, что есть истинная красота и какова роль чувства долга? Например, «Флориды» Апулея – зеркало общественных и литературных нравов той эпохи, ее идей, настроении и радостей. Или Плутарх, который в своих «Сравнительных характеристиках» говорил о психологии своих героев, исходя из того, что человеку присуще стремление к добру и это качество следует всячески укреплять путем изучения благородных деяний известных людей. Можно долго перечислять античных авторов, говорящих о нравственных ценностях, близких не только древним грекам или древним римлянам, но и последующим поколениям.
В литературе Средневековья, несомненно, приоритетными становятся несколько иные нравственные ценности: высшей целью возникшее и укрепившееся христианство объявляет спасение человека. Люди грешны перед Богом. Спасение требует веры в Бога, духовных усилий, благочестивой жизни, искреннего покаяния в грехах. В этом добровольном акте смирения, добровольном отказе от собственной воли и состоит, с точки зрения христианства, подлинная свобода человека, а не ведущее к греху своеволие. Провозглашая доминирование духовного над плотским, отдавая приоритет внутреннему миру человека, христианство сыграло огромную роль в формировании нравственного облика средневекового человека. Идеи милосердия, бескорыстной добродетели, осуждение стяжательства и богатства – эти и другие христианские ценности, хотя и не были реализованы ни в одном из сословий средневекового общества, все же оказали существенное влияние на формирование духовно-нравственной сферы средневековой культуры. Человек Средневековья верил в Бога, и эта вера помогала ему сориентироваться в мире нравственных ценностей. Герой средневекового эпоса - истинный христианин, верный вассал, чуждый стремления к наживе благородный человек. При этом характерным для средневековой литературы становится тезис о равенстве всех перед лицом Всевышнего, о благородстве, не зависящем от происхождения.
В итоге литературная мифология на севере Европы кристаллизовалась в цикле артуровских романов, а на юге – в «Божественной комедии» Данте. При всем различии этих феноменов, в них мы находим характерный для зрелого Средневековья идеал добра: это ценность, которая требует одновременно рыцарского подвига и монашеского смирения, принятия мира как творения Бога и отвержение мира как самодостаточной реальности. Негатив этого идеала – зло – подтверждает то же самое. Мир и человек, замкнутые на себя, на самоутверждение, приходят к смерти и злу; мир и человек, утверждающие себя ради высшего смысла приходят к спасению.
Следующий поворот этического самосознания занял почти триста лет: 14-16 века. Обе его великие компоненты: эстетическая (Ренессанс) и религиозная (Реформация) – могут быть объединены третьим этическим принципом, то есть программой Гуманизма, хотя нам, когда мы говорим об искусстве вообще и о литературе в частности, более привычен термин «Возрождение». Нравственность как таковая становится вершиной стремления человеческих, целью человека-творца. Идеал природного совершенства столкнулся с идеалом волевого самоутверждения, в результате чего выяснилось, что природа равнодушна к человеку и знать ничего не хочет о «венце творения», легко растворяя его в своих стихиях. Человеческое же Я равнодушно к морали и легко превращается в разрушительную силу. Лютер, Макиавелли, Монтень, Сервантес, Шекспир – как бы ни пытались они идейно или эмоционально компенсировать разочарование – в осознании этого печального итога Гуманизм доходит до крайних глубин трагизма.
Идеология Просвещения сугубо рационалистична, но было бы серьезной ошибкой говорить о том, что в эпоху Просвещения нравственные аспекты литературы отходят на второй план, напротив, они всячески декларируются, приобретая некую научную форму, подвергаясь всестороннему изучению, анализу, философской интерпретации. Именно в эпоху Просвещения возникает понятие национальной литературы. Начинают окончательно формироваться такие нравственные категории, как патриотизм в его современном понимании, вера в разум и моральное самосовершенствование человека. Конечно, можно много говорить о непростых отношениях писателей того времени с церковью и религией, но, опять же, это тема отдельного разговора.
На смену рационально ориентированной эпохе Просвещения приходит период романтизма, специфика которого заключается в том, что не рациональная настроенность, а эмоциональное состояние является результатом собой сопряженности сознания и бытия и стимулирует озабоченность в компенсации утраченного «бытийного» основания существования человека в мире. В решении этой проблемы не могут помочь рациональные установки, так как характер озабоченности – не для ratio. В поисках ответа, не находя его вовне, европейское сознание обращается к глубинам души, всматривается в религию, а исследователи философии религии и культуры углубляются в вопросы преемственности традиций, содержания и смысла религиозных представлений и ориентации. Об этом свидетельствуют литературные манифесты представителей романтического движения: В.Гюго, Ж. де Сталь, Ф. Шатобриана. Нельзя не упомянуть и мистико-религиозное умонастроение в романтическом творчестве, в частности, Ш. Нодье, Л.Уланд. Интересны и программные произведения романтиков: ортодоксального католика Шатобриана, представителя мистико-религиозных взглядов Новалиса, а также многочисленные труды романтиков по эстетике. Важным моментом для романтиков является категория внутренней красоты, вопрос взаимоотношений молодости и старости, вопрос вечной жизни. Для романтизма молодость есть категория прежде всего духовно-нравственная и ее атрибутами является не свежесть лица и быстрота движений, а творческая активность личности, вера в высшие нравственные ценности и сильно возбужденный общечеловеческий интерес. Отсутствие этих характеристик, замена их на противоположные – этот и есть старость, несмотря на физическое состояние организма. Старость не возрастная пора жизни, а момент утраты идеалов, духовное омертвение, господство эгоистических целей и интересов. Гейне, Байрон, Шиллер, Гете…Перечень можно продолжать бесконечно.
Романтизм с его рефлексирующими героями сменился реализмом. Сначала критическим, затем синкретическим. И здесь нельзя не сказать о несколько неверном понимании реализма в мировой литературе. Традиционное литературоведение видело в классической реалистической литературе лишь критический пафос, «срывание всех и всяческих масок», обличение общественных порядков, борьбу за счастье народа. Несомненно, в таком подходе есть резон, но все же он представляется вторичным по отношению к важнейшей стороне мировой литературы – глубочайшему нравственному, духовному поиску. И вот здесь впервые, пожалуй, за все века, на первый план мировой литературы выходит литература русская, как то прибежище нравственности, духовности, веры. Это прекрасно почувствовал Стефан Цвейг: «Раскройте любую из пятидесяти тысяч книг, ежегодно производимых в Европе. О чем они говорят? О счастье. У Диккенса целью всех стремлений будет миловидный коттедж на лоне природы. У Бальзака – замок с титулом пэра и миллионами. Кто из героев Достоевского стремился к этому? Никто. Ни один». Цель русского героя не во внешнем успехе, не в безбедной жизни, основой всего бытия человеческого становится Совесть. Вот герой Джека Лондона, сильный, смелый золотоискатель. Он в трагическом тупике: кончились продукты, иссякли силы, мороз и ледяное безмолвие побеждают. Что может помочь? И герою является видение: «Он увидел город своих грез…речные пароходы, в три ряда стоящие на якоре…лесопилки на полном ходу…игорные дома, банкирские конторы, биржи, крупные ставки…Обидно все-таки, подумал он, упустить свое счастье. От этой мысли жизнь встрепенулась в нем». И этот храбрый человек, представив, что никогда не сделает ставку в рулетке, не сорвет куш на бирже, начинает с удвоенной силой бороться за жизнь. Я ни в коем случае не хочу сказать, что западноевропейская или американская литература реализма бездуховна. Но именно в этот период начинается разделение и различное осмысление нравственных ценностей, которое мы видим сегодня. Русский реализм вырос из европейского, но шагнул гораздо дальше. Если перефразировать известные слова « все мы вышли из гоголевской «Шинели», то можно сказать, что весь русский реализм «вышел» из реализма европейского. Поэтому разговаривать о русской классической литературе, не говоря о Бальзаке, о Диккенсе, о Золя, о Ремарке, о Драйзере, просто невозможно. Но нам приходится пока это делать.
Чтобы мои слова не выглядели абстрактными рассуждениями, приведу несколько цифр. На изучение античной литературы в школьном курсе отводится 5 уроков в 6 классе, посвященных мифам Древней Греции, и 2 урока в 9 классе, посвященных трагедии Эсхила «Прометей прикованный». Разве этого достаточно для того, чтобы осмыслить даже в общих чертах такой важный для понимания огромной части русской литературы период развития мирового литературного процесса? Как мы потом будем читать Пушкина с его многочисленными ссылками на античность? Как поймем Ломоносова, Державина, Карамзина? Как уловим столь важные для понимания реминисценции? Учитель вынужден «переводить» те же пушкинские тексты, восполняя пробелы. Следующие цифры тоже придуманы не мной, увы, а взяты из реально существующей школьной программы по литературе для различных классов. Не буду утомлять вас, и просто перечислю: творчество Мольера – 3 часа, Байрона – 1 час, Шекспира – 4 часа, Данте – 1 час, еще по часу на творчество отдельных авторов. Но что такое один урок? Что можно рассказать, например, о Данте и его «Божественной комедии» за 40 минут? Это не знакомство с мировой литературой, это профанация. А такие великие писатели, как Бальзак, Гюго, Томас Манн, Петрарка, Свифт, Камю, Драйзер, Белль, даже не упоминаются. Но как же говорить о поэзии «серебряного века», не говоря о Бодлере или Рембо? Или о романе «Господа Головлевы», не говоря о тех, кто продолжил и развил жанр семейной хроники – о Томасе Манне и Джордже Голсуорси? А «Мастер и Маргарита» Булгакова без должного знания Библии, великой трагедии Гете «Фауст», без хотя бы смутного представления о том, кто такой Кант – бессмысленная трата времени. Говорить на эту тему можно бесконечно, но, я надеюсь, что время разговоров сменится временем конкретных дел. А именно – включением в программу курса мировой литературы.